Форум » Флейм » Историческое кино » Ответить
Историческое кино
Екатерина: Может, это и глупо немного, но мне почему-то захотелось создать для этого отдельную тему... Пером и шпагой Режиссёр: Евгений Иванов В ролях: Елена Николаева, Антон Макарский, Ольга Антонова, Игорь Васильев, Ольга Самошина, Анатолий Кузнецов Жанр: Историко-приключенческий В основе сериала - события восемнадцатого века, малоизвестные подробности из истории дипломатии периода той войны, которая впоследствии получила название Семилетней; о славе и подвигах российских войск, дошедших в битвах до Берлина. Но в центре событий не столько боевые эпизоды, а "закулисье" так называемой "секретной дипломатии", особого явления международных отношений середины века, где шпионаж и придворные интриги, где любовные отношения тесно переплелись с подкупом и предательством. Одно из главных действующих лиц повествования кавалер де Еон - дипломат и шпион Версаля при русском дворе. Дуэлянт, республиканец, "который 48 лет прожил мужчиной, а 34 года считался женщиной и в мундире, и в кружевах сумел прославить себя, одинаково доблестно владея пером и шпагой". Россия за последние годы стала снимать очень много сериалов, смотря большинство из которых, у меня возникает мысль: «Надоели уже, забивают эфирное время всякой чушью. Лучше бы какой-нибудь голливудский фильм показали». И очень редкие российские сериалы я смотрю с удовольствием. Как раз к таким редким сериалам относится «Пером и шпагой». И если в создании любимых мной сериалов «Бедная Настя», «Грехи отцов» (по которому, кстати, я написала фанфик), «Талисмана», «Адъютантов» и «Одной ночи любви» России помогали США, то «Пером и шпагой» наша страна осилила сама (как в свое время мы сами осилили «Петербургские тайны»). И хоть в сериале не уделено должное внимание доблестному владению шевалье де Йона пером и шпагой, сериал получился интересным и захватывающим. Основой сюжета сериала является то, как шевалье де Еону приходится играть при российском дворе одновременно две роли: французского дворянина и прорицательницы госпожи де Бомон. Эта идея очень необычна, по крайней мере, для российского кинематографа, и потому интересна. Конечно же, в фильме присутствует и история любви, но она как бы отходит на второй план. Однако этой любовной линии не было в романе Валентина Пикуля, хотя в сериале она вышла на редкость удачной. Избранница шевалье де Еона – не кисейная барышня, а сильная духом девушка. Настя – роковая красавица, которая помимо прочего искусно владеет клинком и пистолетом. Вот она с аппетитом уплетает вкуснейшие кремовые пирожные, запивая их розовым вином, а в следующую секунду ловко сражается с врагами, защищая свою и чужую честь и достоинство… В «Пером и шпагой» очень хорошо подобраны актёры, что в российских сериалах встречается очень редко. Антон Макарский очень хорошо справился как с ролью шевалье, так и с ролью госпожи де Бомон. На мой взгляд, женщиной ему даже лучше. В сериале отличная императрица Елизавета Петровна, как раз такая, какая и должна быть: властная, суровая, настоящая матушка России. А также превосходная Екатерина, тогда ещё не Великая: жена наследника престола со скромным взглядом, но коварными планами относительно российского трона. Да и режиссура в сериале не подкачала. Придраться я могу только лишь к костюмам, а точнее, к парикам. В России при Елизавете Петровне не носили букли с хвостами. А в целом костюмы прекрасные: нарядные мундиры, пышные красивые платья. Роскошные интерьеры дворца, нарядный двор, красочные фейерверки — в общем, в сериале есть на что посмотреть. «Пером и шпагой» не затянули на двести серий, и потому события развиваются стремительно, что позволяет не устать от него после первых десяти серий. Ну и, конечно же, нельзя не отметить песню, которая звучит во время начальных титров каждой серии: приятная для слуха мелодия и приятный голос Антона Макарского. Мерцает, мерцает, как звезды в ночи, судьба моя цветная. Погони, пожары, а сердце молчит, Кровавые раны считая. Спешит моей жизни цветной маскарад. Вперед, по дороге, бегущей назад. Вперед, по изъезженной страхом дороге, бегущей, бегущей назад. Измены, страны, троны. Цветных теней игра. Безмолвны бастионы в руинах и зла, и добра. Перо, перо и шпага - вы боги, вы слуги мои. А сердце смелее рождает отвагу во имя Любви...
Екатерина: ИДИЛЛИЧЕСКИЕ СТРАНЫ ПЕТЕРБУРГА Петербург имеет свои идиллические страны; целый квартал этого холодного, промышленного, официального города взялся с давних времён разыгрывать роль петербургской Аркадии и не без успеха фигурирует в своём амплуа, убеждая всех и каждого, что петербургская жизнь в одном укромном уголке имеет-таки буколическую сторону. Страна эта лежит на юго-западной оконечности обширного острова, известного во времена допетровские под именем Койвисари, а в послепетровские - под именем стороны Петербургской. Граничит эта вышеназванная буколическая страна: к северу - речкой Карповкой, к югу речкой Ждановкой, к западу - Большой Невкой. В полиции известна под именем 2-го квартала Петербургской части; у извозчиков и старожилов - под именем Колтовской. Изобилует многочисленными породами чиновников, от коллежского регистратора до надворного советника включительно, кои подразделяются на бегающих к отправлению служебных обязанностей и не бегающих, то есть покоящих в лоне семейства своих по окончании поприща служебного. Обитательницы в большинстве своём оказывают пристрастие к кофею и к чесанию языка, обыкновенно насчёт ближнего своего или насчёт благоверного, невпору загулявшего "среди долины ровныя, в компании прохладной". Достопримечательности страны: Колтовской Спас - очень древняя деревянная церковь; дача с жестяным куполом и ещё другая дача, ныне совсем почти заброшенная, зато весьма блиставшая в первой четверти девятнадцатого столетия. Колтовские старожилы помнят ещё необыкновенной вышины шест, принадлежавший к этой даче: на него в известное время выкидывался флаг, который можно было видеть за несколько вёрст - из окон домов Дворцовой набережной. Теперь уж ничего этого не осталось; дача принадлежит другому владельцу, строение всё более и более приходит в ветхость, сад заглох, запустел... одна только деревянная мостовая (тоже достопримечательность Колтовской), служащая ныне на пагубу извозчичьих дрожек, напоминает собою местным жителям то время, когда процветала покинутая дача, когда гремела там знаменитая роговая музыка и с нею вместе вся страна Колтовская. 15 сентября 1864 года Колтовская торжественно праздновала своё обновление: она вымостилась. До этого же времени, без сомнения, составляющего важную эпоху в жизни Колтовской, узенькие улицы и закоулки её представляли обильное царство густой, глубокой, неисчерпаемой и вовеки невысыхающей грязи. Были места, в которые ни один извозчик не соглашался везти вас, какую бы вы плату ни давали - из опасения застрянуть среди колтовских грязей, где для пешехода требовались особенное искусство и гимнастическая сноровка, чтобы кое-как пробраться вдоль стен, цепляясь за ставни и заборы. Зато, однако, и по сю пору отважный путешественник-исследователь может открыть такие улицы и переулки, в коих не имеется ни одного строения. За забором с одной стороны - какой-нибудь бесконечный огород; с другой - вечно дремлет заглохший, тихий сад, безмятежный притон тысячи ворон и галок, о чём свидетельствуют их неуклюжие чёрные гнёзда на высоких берёзах и пронзительные крики с тревожными перелётами под сумеречную пору. Если бы вы спросили меня: проезжал ли когда по такой улице хоть один экипаж? - я почти с уверенностью отвечал бы вам: нет; потому - за каким чёртом и кого понесёт нелёгкая в эту безлюдную трущобу? На улице - ни малейших следов колёсной колеи: зимой она занесена глубоким, полуторааршинным снегом; летом - сплошь покрыта обильною растительностью: лопухами, колючим репейником, травою, которая служит безвозмездною пищей для двух-трёх коров, неизвестно кому принадлежащих, да для рыжей свиньи с поросятами. Кроме этой дачной публики, вы никого не встретите на такой улице - хоть простойте там от зари до зари. Колтовская - по преимуществу страна дворянская, семейственная, тогда как, например, Спасская, бывшая третья Адмиралтейская часть города - по преимуществу плебейская и холостая. В Колтовской, как уже сказано выше, мирно живут всевозможные чиновники со чады и домочадцы. Пройдите хоть по любой улице - и наворотные дощечки поминутно будут гласить вам: дом коллежского секретаря Миронова, дом жены титулярного советника Агафьи Ивановны Упокойкиной, дом надворного советника и кавалера Пахомова и т.д. и т.д. Даже вид самих строений отличается буколически семейственным характером: маленькие домики в три или пять окон, с мезонином, с зелёными ставнями, с неизменным садиком и цепной собакой во дворе. В окнах, за кисейными занавесками, увидите вы горшки с геранием, кактусом и китайскою розою, какую-нибудь канарейку или чижа в клетке, - словом, куда ни обернись, на что ни взгляни - всё напоминает царство жизни мирной, тихой, скромной, семейственной и патриархальной. Есть даже такие семейства, которые и знать ни о чём, кроме Колтовской, не хотят, - которые роднятся, кумятся и женятся между собою, между своими коренными колтовчанами. Это - мир совершенно особый, замкнутый, почти совсем изолированный от остальной городской жизни; спокойствие его несколько возмущается только в летние месяцы, когда из города перебираются туда дачники; во всё же остальное время безмятежный мир и тишина царствуют над колтовской страной. * * * В этой-то буколической стране обитал один из вечных титулярных советников, Пётр Семёнович Поветин, с женою Пелагеей Васильевной. Супруги были однолетки, то есть каждому по шестидесяти пяти (в эпоху последних событий нашего рассказа), и казалось, что они в один час зачались, в один родились на свет и в один должны сойти со света. Мне нигде не приводилось встречать пары, более созданной друг для друга, чем Пётр Семёнович с Пелагеей Васильевной. Оба кругленькие, маленькие, у обоих кожа на лице лоснится красненьким румянцем, и всё это лицо как-то постоянно улыбается: улыбаются глаза, брови, ноздри, щёки и губы, так что при взгляде на Петра Семёновича с Пелагеей Васильевной вы сами невольно улыбнётесь и подумаете: "Господи, какие это бесконечно добродушные люди!" Действительно, бесконечное добродушие было отличительным качеством этой четы; все знакомые и соседи звали их не иначе, как голубками, и только некоторые сатирические умы к голубкам прилагали эпитет "сизоносые" - эпитет совсем неосновательно сатирический, ибо если носы Петра Семёновича и его супруги и отличались на ряду с пухлыми их щёчками некоторою приятною красноватостью, то виновата в этом была одна только создавшая их природа, а никак не та всеобщая причина, что сандалит нос у человека пьющего. И Пётр Семёнович, и Пелагея Васильевна испивали в количестве весьма умеренном: по рюмке сладкой наливки за обедом было совершенно достаточно для того, чтобы увеселить сердца их. Рюмка - это была положенная мера, далее которой никогда не переступали супруги. Зато, если неоснователен был эпитет, то самое название -"голубки" - придалось им как нельзя более кстати. Оба супруга принадлежали к коренным, исконным колтовчанам, то есть в Колтовской родились, выросли, встретились, слюбились, повенчались и, повенчавшись, зажили себе помаленьку, в ненарушимом мире и согласии. Сожительствовали они уже около сорока пяти лет, разлучаясь друг с другом только на то время, пока Пётр Семёнович обретался в "должности", за канцелярским столом, в месте своего служения, и во всё долгое время этого супружества соседи их решительно не запомнят, чтобы между Петром Семёновичем и Пелагеей Васильевной вышла когда какая-нибудь ссора или неудовольствие: они вечно оставались довольны друг другом, ибо общность желаний, помыслов и стремлений столь была велика между ними, что решительно невозможно придумать даже малейших поводов к возражениям и размолвке с той или другой стороны. Жили они, что называется, "своим домком", в наследственном домике Пелагеи Васильевны. Домик был маленький, деревянный, с мезонинчиком. Комнатки походили скорее на клетушки; но клетушки эти отличались необыкновенным уютом, домовитостью, опрятностью, так что в них именно "жилось", тогда как часто в больших и хороших квартирах "не живётся", хотя, казалось бы, весь комфорт, все удобства с изысканной предупредительностью сосредоточены в них, так что только бы жить да жить, а всё-таки, глядишь, не живётся почему-то... Какие-то невидимые лары и пенаты покровительствовали маленькому домику в Колтовской и берегли его спокойствие. На дворе, охраняемом цепною Валеткой, сосредоточивалось всё обиходное хозяйство Пелагеи Васильевны: тут были и сарайчики, и чуланчики, и коровничек для буренки, и ледничок для сливок и всякой живности. Тут же, в корыте, врытом в землю, безмятежно полоскалось семейство утят, чесался о забор и хрюкал откармливаемый поросёнок, рылись в навозной куче куры, пользовавшиеся особенной симпатией домовой хозяйки, которая каждой из них даже отдельное имя присвоила: тут были и чернушка с рябушкой, и хохлушка с мохноножкой, и ушатка, и желтошейка. Конечно, всю эту живность гораздо удобнее можно бы было закупать на Сытном рынке, но Пелагея Васильевна редко хаживала в рынок - она именно любила "свой домок", своё собственное хозяйство. С другой стороны к надворным строениям примыкал тенистый садик, в котором Пётр Семёнович копал грядки, сажал кукурузу, постоянно не удававшуюся, и табак, тоже не достигавший полного роста. Тут же у него произрастали разнородные маки, шпанская земляника с клубникой, турецкие бобы и огурцы, пышные подсолнечники и дыни. Пётр Семёнович собственноручно смастерил, во-первых, маленькую тепличку, а во-вторых, сколотил стол и настлал дерновую скамью под группой трёх плакучих берёз. В двух-трёх клумбах являлось царство резеды, левкоя, настурций, георгины и мальвы, а далее шли яблонька и кусты малины, смородины и крыжовника. 6 августа, когда Колтовская празднует свой приходский праздник, Пётр Семёнович собственноручно снимал с яблони лучшие плоды и нёс их "на освящение плодов земных" к Спасу к обедне. Все оставшиеся засим яблоки Пелагея Васильевна мочила с брусникой, приуготовляя на зиму салат к жаркому. Малина со смородиной шла у неё на изготовление наливок, которые выходили отменно вкусными из-под опытной руки колтовской хозяйки. Жизнь этой четы протекала с невозмутимым однообразием: вчера - как сегодня, сегодня - как вчера. Утром - встанут себе с петухами, умоются, причешутся, богу помолятся и подходят к столу, где уж кипит светлый самовар и ждёт разливки кофе в жестяном кофейнике. - Здравствуйте, попочка! - Здравствуйте, цыпинька! Пётр Семёнович целует ручку Пелагеи Васильевны; Пелагея Васильевна, наоборот, - ручку Петра Семёновича, за сим поцелуются в губы и садятся подкреплять свои силы. С первых же дней счастливого супружества они почтили друг друга кличками, и эти клички оставались за ними неизменно до конца жизни. - Вы, попинька, что желаете нынче к обеду? - К обеду-та? а зажарьте мне, цыплёнок мой, курочку с грибками да спеките ватрушечек с лучком. И к обеду непременно являются означенные блюда. Когда рюмка наливки взвеселит сладкие сердца престарелых супругов, и они, возблагодарив создателя своего милостивого за насыщение их благами земными, поцелуют ручки и губки друг друга, глаза их увлажняются приятно-весёлою негою, и нега эта вызывает новые разговоры: - Попушка любит свою цыпиньку? - Любит. - Очень любит? - Очень. - Да? - Да!.. А цыпинька любит попушку? - Любит. - Очень? - Очень. - Милая попушка! - Славный петушонок мой! И за сим новое лобзание, весьма нежного супружеского свойства. Странно судьба распоряжается с людьми: она не может дать им полного счастия и всегда вставит в жизнь человеческую какую-нибудь вечную колючку, которая имеет назначение отравлять собою источник человеческих радостей. Это ироническое отношение судьбы отразилось и в жизни колтовской четы добродетельных супругов. Трудно бы было найти двух людей, более их расположенных к супружеской, семейной жизни, более их желавших плодиться, размножаться и населять землю, и - увы! - этому заветному желанию никак не суждено было исполниться. Но от первых до последних дней своего супружества Пётр Семёнович с Пелагеей Васильевной не переставали утешать себя тщетной надежной, что авось, бог даст, у них что-нибудь и родится. - Попушка! - скажет, бывало, иногда Пелагея Васильевна с застенчивым и таинственным видом, положа руку на плечо супруга, - милушка мой, кажется, меня поздравить надо. - Ну, да, толкуй, - ухмыльнётся Пётр Семёнович, приучившийся уже в течение тридцати пяти лет понимать, к чему обыкновенно клонит такой приступ у его дражайшей половины, а самому так вот и хочется всем сердцем, всей душою поверить в истину слов её. - А что ж, разве невозможно? - возражает престарелая Бавкида. - И по писанию даже возможно выходит! Вспомните-ка про Захарию и Елизавету да про Авраама с Сарой? - Ах вы, глупушка-попушка! так ведь на то они и патриархами нарицались и обитали в Палестине, а мы с вами в Колтовской, - вот вы и сообразите тут. - Что ж, по человечеству всё едино выходит... Опять же я чувствую... И оба ухмыляются, необыкновенно довольные друг другом. - А как назовём-то мы новорожденного? - спустя несколько минут начинает Пётр Семёнович, которого так и подмывает свести разговор на достолюбезную ему тему. - А уж конечно под число: под какое число родится, под такого святого и назовём. - А я желаю Петром назвать... Пусть его Пётр Петрович будет! - Ну, да! что и говорить! Разве не знаете, что коли по отцу назвать, так ребёнок несчастливый уродится? - Это всё пустяки одни: вон у нас в департаменте Фома Фомич по отцу назван - а какой счастливый! В ранге статского состоит, начальник отделения... - Ах, вот что, цыпинька! - восклицает Пелагея Васильевна таким тоном, словно бы сделала Архимедову находку. - Окрестим-ка его Фомой, в честь Фомы Фомича! Пускай он будет такой же счастливый! Опять же, и для начальства это очень лестно, что в честь его младенца нарицают, - всё-таки видно, что чувствует человек. - Вот что дело, то дело, старуха! - соглашается наконец Пётр Семёнович, и засим начинаются разговоры "о приданом" для новорожденного. Впрочем, Пелагея Васильевна на сей конец давно уж обеспечена: у неё бог весть с каких пор ещё нашито всего вдоволь - и пеленок, и распашонок, и одеяльце, и подушечка, - всё это уже до малейшей подробности сообразил её предусмотрительный ум, ибо обо всём она позаботилась, всё это имеется у нее в наличности, в комоде; одного только нет - новорожденного... Для неё истинное наслаждение составляло - перебирать, пересматривать по временам имущество будущего ребёнка и ремонтировать его, заменяя новыми погнившие от долговременного лежания вещи. Это была её заветная мечта, самое заветное наслаждение, источник надежд, ожиданий и огорчений от слишком продолжительной несбывчивости этих надежд. Но главное утешение всё-таки в том, что Пелагея Васильевна до конца дней своих не переставала с убеждением мечтать об осуществлении в своей особе новой Сары, которая произведёт на свет нового Исаака. Об этой заветной мечте знали все соседи, вся улица, и при удобном случае, покачивая головой, непременно замечали: - Экие чудасеи, прости господи, согрешение одно с ними, да и только! До старости дожили, зубы все почитай стёрли, а всё ещё амурятся... Голубки, одно слово! Пётр Семёнович с Пелагеей Васильевной весь избыток своих матримониальных чувств по необходимости изливали на чужих, посторонних детей, один вид которых производил в них сердечное умиление и сокрушенный вздох о собственном бесчадии. И дети необыкновенно любили их: они, как собаки, инстинктивно чуют добрую душу. Бывало, летним вечером выйдет Пётр Семёнович на улицу, запросто, по-домашнему, в стареньком халатике, усядется за воротами на скамеечке - и гурьба ребятишек, гляди, вокруг него трётся. Мастерит он им петушков бумажных, строгает какую-нибудь палочку, кораблик делает; а Пелагея Васильевна, которая успела уже, нарочно по этому случаю, набить карманы пёстрыми лоскутками и каким-нибудь сладким домашним печеньем, с нежностью оделяет ими каждого мальчугана и каждую чумазую девчонку. * * * В 1837 году жила на даче в Колтовской одна особа, которую в околотке все звали "генеральшей". Генеральша по соседству познакомилась случайно с "голубками". Хотя знакомство это состояло в перекидке двумя-тремя словами в течение всего лета да в поклоне при встрече на прогулках, однако генеральша знала о сокрушении голубков по поводу бесчадия и видела их нежную любовь к посторонним детям. На следующий год, в одно весеннее утро, у ворот маленького домика остановилась щегольская карета, из которой вышла всё та же блистательная генеральша и, к крайнему удивлению и переполоху буколических супругов, вошла в их парадную клетушку, носившую обычное наименование "залы". Генеральша предложила им - не желают ли они взять к себе на воспитание маленькую девочку, за которую она будет платить им ежегодно по двести рублей серебром. Предложение это принесло Поветиным радость великую, придясь как нельзя более по сердцу, так что они немедленно же изъявили полное своё согласие. Тогда генеральша вынула назначенную сумму и взяла с Поветиных расписку в получении - "за воспитание девочки". В тот же день, к вечеру, в квартире их поместилась, в мезонинчике, маленькая люлька рядом с кроватью для мамки - и домик огласился пискотнёй ребёнка, необыкновенно гармонически услаждавшей слух чадолюбивых супругов. - А не правда ли, цыпушка, веселее как-то стало? - умилялся Пётр Семёнович, - и канареечка на окне щебечет, и ребенченок гулит. И цыпушка от души соглашалась с мнением своего супруга. * * * Девочку окрестили и назвали Марьей. Кажется, незачем говорить о том, что росла она в холе, в тепле да в довольстве, что ей все в глаза глядели и наглядеться не могли. Ежегодно у ворот колтовского домика останавливалась генеральская карета, что на целый день подавало тему для соседских разговоров: генеральша привозила условную плату за воспитание, брала расписку и проведывала девочку. Каждый раз она оставалась не более десяти минут, и несмотря на то, что Пелагея Васильевна, как угорелая, начинала метаться из комнаты в кухню и из кухни в комнату, торопясь приготовить кофе для дорогой гостьи, - дорогая гостья ни разу не соблаговолила отведать его под кровлей Пелагеи Васильевны. - Что ж это такое, попчик мой, - с неудовольствием замечала Пелагея Васильевна по уезде генеральши, - никогда-то моего угощения принять не хочет, словно брезгует... Уж право, мне это не по сердцу... У покойницы матушки (царство небесное!) примета была, коли уж от радушного хлеба-соли человек отказывается - недобрый он, значит, человек... - Ну, глупел вы эдакой! - миролюбиво ответствует Пётр Семёнович, торопясь потушить восстающие в сердце супруги сомнения, хотя сам вполне чувствует то же. - Не видала она, что ль, нашего кофею! У неё - чу, такой, какого мы с тобой и отродясь не пивали, у неё - мокка аравийская, а у нас цикорий... А всё ж она доброе дело нам сделала, что девчонку-то отдала: жизнь-то ведь скрасила. И действительно, это было единственное добрее дело, сотворённое генеральшей фон Шпильце, которая, впрочем, отдавая ребёнка, о добрых делах и не соображала, а думала только о том, как бы, в уважение просьбы князя Шадурского, поудобнее пристроить его подкидыша. Пелагея Васильевна каждый раз выводила Машу напоказ генеральше - и генеральша, гладя её по головке и целуя в розовую щёчку, не без удовольствия про себя замечала, что девочка всё более выравнивается и хорошеет. Однажды, когда ей пошёл уже семнадцатый год, Амалия Потаповна с особенным вниманием оглядывала наружность воспитанницы и, выслав её из комнаты, очень заботливо обратилась к Пелагее Васильевне с советом: беречь и хранить как можно строже её нравственность, чтобы не вздумала влюбиться, потому - она теперь уже девушка на возрасте... Пелагея Васильевна даже несколько оскорбилась этим предостерегательным советом. - Что ж, сердце девическое! - возразила она. - Полюбит - так запрету не положишь; на то теперь и годы её такие. А коли самое полюбит хороший человек, так и замуж возьмёт. На это генеральша с уверенностью заметила, что она сама знает, за кого Маше следует выйти, и "сама будет отыскивать ей хороший жених". "Впрочем, она ещё почти ребёнок... слаба... мало развита - надо подождать ещё: пускай вполне разовьётся - так лучше станет; да и пристроить её надо повыгодней, половчей", - мысленно рассуждала Амалия Потаповна, уезжая от Поветиных. Маша с первых ещё лет как-то инстинктивно, по-детски, не возжаловала генеральшу; хотя Пелагея Васильевна и говорила ей, что её "надо любить, потому - она ей благодетельница", но Маша как-то туго понимала это и оставалась при своём безотчётном нерасположении к Амалии Потаповне. У неё было мягкое, доброе сердце, которому, впрочем, мудрено бы было и сделаться иным посреди окружающей обстановки - в образе Петра Семёновича с Пелагеей Васильевной. С десятилетнего возраста Машу стали водить в пансион, который держала на Большом проспекте одна старушка-француженка из отставных гувернанток, и эти пансионские годы продолжались у неё до семнадцатилетнего возраста. Стало быть, она училась "понемногу, чему-нибудь и как-нибудь", как учатся вообще наши русские девушки. Впрочем, Пелагея Васильевна приходила в неописанный и даже несколько горделивый восторг, видя, как её "дочурка" читает разные книжки, "и даже по-французскому; а говорит-то, говорит с мадамой - хоть ни словечка не понимаешь, а сердцем чувствуешь, что говорит хорошо: без запиночки, эдак складно выходит". Так повествовала Пелагея Васильевна всем своим соседям, не упуская малейшего удобного случая распространиться перед кем бы то ни было об успехах своей воспитомки. Пётр Семёнович очень любил "почитать что-нибудь", а Пелагея Васильевна "послушать книжку занимательную". Бывало, под вечер, вставши от послеобеденной высыпки, усядется он за большой "аппетитной" чашкой чая и примется читать вслух, а Пелагея Васильевна с Машей вяжут чулок либо штопают что-нибудь и слушают чтение Петра Семёновича. А Пётр Семёнович читал всякие книжки, какие только под руку попадались: и "Юрия Милославского", и "Трёх мушкетёров", и разные аббатства с таинствами Анны Радклиф, и водевиль "Жена или карты", и Гоголя, и старый истрёпанный нумер "Современника" либо "Отечественных записок", - всё это поглощалось им с равным удовольствием. Маша, глядючи на него, тоже полюбила чтение, и читала с наслаждением, с увлечением непосредственного "читателя", всё без разбору. Это конечно, не прошло без весьма значительной доли влияния на её внутренний мир и впечатлительное воображение. Маша всей душой любила свою мирную, тихую, безвестную жизнь с отцом и матерью - так называла она своих воспитателей, которые в почти двадцать лет безраздельной жизни до того сроднились с нею, что привыкли думать, будто она и взаправду их собственная родная дочь, будто ничто в мире разлучить их не может. У Маши была в мезонине своя отдельная девичья келья, окошками в садик, и в эти окошки засматривали ветви берёзы и лапчатые листья клёна, сквозь которые, бывало, пробивается по весенним утрам горячий луч солнца и обливает комнатку зеленовато-золотистым светом. Комод с зеркальцем и несколькими книжками, бонбоньерка, бюстик Наполеона, железная кровать под белым тканьевым одеялом да столик со множеством коробочек и блюдечек с разными семенами, которыми был заставлен и подоконник, рядом с двумя-тремя горшками цветов, - вот и вся обстановка, являвшая скромную горенку молодой девушки. Но в этой скромной горенке жилось беззаботно и счастливо: в ней и молилось по душе, и мечталось по сердцу, и работалось по воле. А между тем незаметно подступила и та пора, когда впервые смутно, бессознательно начинает ощущаться потребность чувства, потребность молодой жизни, молодой любви... И чувствовала Маша, что душа чего-то просит, как будто чего-то недостаёт ей, а чего недостает ей, чего просит она - бог весть!.. Нет ясного ответа. Она поняла только, что внутри её произошел какой-то переворот, но не поняла ещё его сущности, не могла ещё ясно сознать его и поневоле таила в себе эту смутную просьбу девической души. Некоторое время спустя после известного уже читателю разговора о хорошем женихе и строгом сбережении девической нравственности генеральша внезапно появилась в квартире Поветиных и безапелляционно объявила, что срок воспитания кончен, что теперь настало время, когда она может взять Машу к себе, поэтому пусть она сейчас же одевается и едет. Слова эти громом пришибли стариков. Они растерялись, побледнели и в первую минуту даже не поняли хорошенько, о чём это говорит генеральша, и возможно ли на самом деле, не в шутку, такое объявление с её стороны. Однако генеральша не чувствовала в себе расположения к шуткам, ибо ею руководили весьма важные побуждения относительно Маши, и во имя этих побуждений ничто уже не могло изменить её намерения. - Матушка!.. Ваше превосходительство!.. не обидьте вы нас, стариков! - со слезами умоляли её Поветины. - Не надо нам ваших денег... Мы вам отдадим... у нас есть одна тысчонка в сберегательной, да сгоношимся ещё кое-как, продадим кое-что - все деньги, что потратили вы на неё, с радостью выплатим вам - только не берите вы ее от нас... Пожалейте вы нас, матушка!.. Пелагея Васильевна, совсем растерявшись от неожиданного горя, даже в ноги кланялась генеральше, руки её целовала - но всё было напрасно: воля Амалии Потаповны осталась неизменной. Она сказала, что везёт Машу к отцу и матери, что теперь подошли такие обстоятельства, когда её настоящим родителям уже незачем скрывать и можно взять её открыто в свой дом, что для счастия самой Маши это необходимо, что родители, наконец, имеют на неё законное право, так как Маша находилась у Поветиных только на воспитании за деньги, в чём имеются их собственноручные расписки, и, следственно, никаких больше разговоров по этому поводу быть не может. - Что ж, матушка Пелагея Васильевна, - решительно, хотя и с великой грустью, начал старик Поветин, обратясь к жене, - видно, уж так богу угодно... надо смириться... Коли родители своё детище к себе взять желают, так нам с тобой грех противиться сердцу родительскому!.. Дело-то уж оно больно святое да кровное... Тяжело - что делать! - а надо... надо... Ступай, собирай дочурку... И у старика побежали по щекам горькие слёзы: в эту минуту он отрывал у себя самый больной и самый заветный кусок своего сердца. Генеральша предложила им сто рублей в награду, но старики наотрез отказались принять эти деньги и только умоляли об одном, чтобы им позволено было навещать Машу у родителей. Генеральша охотно изъявила своё согласие и даже обещала сама заехать за ними и свезти их дня через два или три, когда всё уже устроится для Маши в её новом положении. Молодая девушка совсем обезумела от горя. Она привыкла думать, что живёт с родными отцом и матерью, а тут вдруг оказываются какие-то новые... Да и правда ли ещё всё это? Ей что-то больно не верилось этой генеральше, в отношении которой у неё ещё с детства закралось антипатичное чувство. Она и теперь как-то невольно чуяла, что не быть ничему доброму из этой разлуки, из этой внезапной перемены жизни. Но - делать нечего: в слезах, почти без чувств, почти совсем больную положили её в генеральскую карету; дверца захлопнулась, и колёса грузно потащились по клейким колтовским грязям. У ворот стояли двое стариков. Пелагея Васильевна дрожала, как в лихорадке, и бессмысленно глядела по сторонам каким-то убитым, пришибленным взглядом; Пётр Семёнович смотрел во след удалявшейся кареты и долго ещё осенял её крестными знамениями. Соседи выглядывали из окон и форточек, делая догадки и соображения: что бы это такое могло у сизоносых случиться?
Екатерина: СТРАНА ФАНТАСТИЧЕСКАЯ, НО БЕЗ ПРИМЕСИ ИДИЛЛИИ - Eh bien, calme-toi, calme-toi, mon enfant, mon petit bijou!..* Ну что ж, ну, зачем плакать? - нежно утешала генеральша фон Шпильце на пути из Колтовской, увозя в карете рыдающую Машу. - Вить я тебе тётенька, родной тётенька, я ж тебе люблю, mon ange!** У меня хорошо тебе будет. ______________ * Ну, успокойся, успокойся, дитя моё, моя дорогая! (фр.) ** Мой ангел! (фр.) Но Маше как-то противны были эти ласки. - Зачем, зачем вы увезли меня оттуда? - рыдала она. - А что ж, нельзя иначе; мы вместе жить будем; старики приходить будут, и мы до стариков приезжать будем, - объясняла Амалия Потаповна. Последнее обещание несколько утешило молодую девушку, так что она уже гораздо спокойнее доехала до квартиры генеральши. Эта роскошная лестница, швейцар, цветы и вся обстановка великолепного жилища г-жи фон Шпильце произвели сильное и новое впечатление на Машу: она ещё в жизнь свою не видала ничего подобного, ибо вообще о роскоши и богатстве составила себе смутное понятие только по книжкам. Генеральша показала ей предназначенную для неё комнату во втором отделении своей квартиры - и комната эта после бедной девической кельи показалась Маше верхом изящного комфорта. Тотчас же по приезде было послано вниз за модисткой, которая сняла с Маши мерку и принесла целый выбор шляпок, манто и прочих нарядов. Маша дивилась и не верила глазам своим, не понимая даже, почему всё это вдруг так случилось и зачем, по какой причине всё это внезапно является к её услугам только теперь, тогда как до этой минуты она должна была жить в бедном колтовском домике. Что всё это значит? и неужели генеральша ей родная тётка, и кто были её настоящие родители, где они теперь? - допытывала она самое себя - и ни на один из множества подобных вопросов не могла доискаться положительного ответа, ибо генеральша очень коротко, хоть и весьма нежно сказала ей: "Так нужно было", - и затем, посредством нового притока ласк, отстранила дальнейшие объяснения. Обеденный стол был накрыт только для двоих, но сервирован так великолепно, что бедной девушке не шутя показалось всё это каким-то сном, фантастической сказкой - начиная от массивных серебряных канделябр, от хрустальной вазы с дорогими фруктами и кончая блюдами, которых она никогда ещё не едала. Маша едва прикасалась до кушанья (ей было не до еды), но чувствовала, что простому кулинарному искусству Пелагеи Васильевны далеко до этих артистических поварских произведений. В доме генеральши поражало Машу всё, что ни попадалось на глаза, - всё для неё казалось новым, невиданным, заставляло вглядываться и размышлять, оттого в первые минуты настолько рассеяло, что тоска разлуки и воспоминание о Поветиных примолкли в её сердце. Наплыв ощущений, испытанных ею в течение этого дня, был слишком велик и разнообразен, так что ей необходимо надо было успокоиться. Генеральша проводила Машу в её комнату и спросила, не хочет ли она почитать что-нибудь? Маша согласилась. Амалия Потаповна прислала ей французский роман - одно из тех произведений, которые завлекательно действуют на молодое воображение, раскрывая перед ним заманчивый мир сладострастных образов и ощущений, и незаметно, капля за каплей, вливают соблазнительный яд в свежую, ко всему чуткую душу. Амалия Потаповна в своей сфере была тонким и опытным стратегиком. Роман действительно увлёк молодую девушку, так что она безотчетно поддалась нравственному обаянию тех инстинктов, на которые жгуче действовали эти страницы, необыкновенно быстро и жадно поглощаемые ею. Генеральша несколько раз осторожно, на цыпочках, подходила к её двери, заглядывала в замочную скважину и каждый раз отходила необыкновенно довольная собою: медикамент действовал - девушка читала. Часу во втором ночи она закрыла книгу, кончив последнюю страницу, и с сладким чувством необыкновенной истомы и неги, улыбаясь, потянулась на своей новой, эластически мягкой постели, ощущая холод чистого батистового белья. Она закрыла глаза - и в разгорячённом воображении её соблазнительно зареяли картины только что конченного романа, туманно проносилась целая вереница сцен и образов, из которых каждый вводил молодую девушку в новый, неизведанный ею мир, раскрывая его заманчивые тайны. Ею овладело какое-то странное чувство, странное состояние нервов, так что случайное прикосновение своей же руки к собственному телу заставляло её как-то электрически вздрагивать и испытывать в эти минуты такого рода небесприятное ощущение, как будто прикасалась и, гладя, поводила по телу не её собственная, а чья-то другая, посторонняя рука. Маша крепко обняла свою подушку, прильнув к ней пылающей щекой, и через минуту заснула под неотразимым веянием тех же образов и ощущений. Проснулась она рано, в комнате было ещё темно, только ночная лампа чуть мерцала потухающим светом. Нервы её поугомонились, и тут-то, в этой предрассветной тишине, напало на неё раздумье. Ей показалась чуждою, холодною, неродною эта роскошная комната, - как будто какая тюрьма, неприветно огородили её эти оклеенные дорогими обоями стены, - и на Машу напал даже страх какой-то. Представилось ей, что её навеки разлучили с Петром Семёновичем и Пелагеей Васильевной, что она уж больше никогда их не увидит - и сердце её мучительно сжалось. "Зачем это она прислала мне вчера такую книгу? Я никогда ещё таких не читала, - подумалось ей между прочим. Что это, хорошая или дурная книга? Отчего это вчера мне было так приятно читать её, а сегодня как будто стыдно?.. как будто совесть мучит? Отчего я боюсь этой женщины - всё какою-то недоброй кажется она мне... Какая моя жизнь здесь будет, что-то предстоит мне тут?" - раздумывала Маша, и чем больше вдавалась она в такие мысли, тем безотраднее представлялись картины этой будущей жизни. Становилось тяжело на душе, подступали слёзы. Маша встала с постели, бросилась на колени и долго молилась, без слов, без мысли - одним немым религиозным порывом. Лёгкий скрип двери вывел её из этого экстаза. Она чутко вздрогнула и оглянулась: на дворе уже совсем светло, а у порога стоит горничная генеральши и объявляет, что их превосходительство уже встали, ждут кофе пить и просили поскорее одеваться, чтобы ехать вместе с ними в Колтовскую. Все сомнения Маши мигом рассеялись, комната снова казалась приветливой и светлой, жизнь такой лёгкой, весёлой, генеральша такой доброй, хорошей женщиной - даже полюбила её Маша в эту минуту - и она, быстро вскочив с колен, набросила на себя утренний пеньюар, несколько сконфузясь при мысли, что посторонний человек подглядел её молитву. Свидание со стариками необыкновенно весело и счастливо настроило Машу на нынешний день. В первый раз в своей жизни она с таким сладостным трепетом подъезжала к родному деревянному домику, в первый раз обнимала такими крепкими объятиями дорогих ей людей. Генеральша уверила, что станет каждую неделю привозить её в Колтовскую - и Маша была уже вполне счастлива одним этим обещанием. Немного взгрустнулось ей только тогда, когда поднялась наверх, в свою покинутую комнату, где и зеркальце, и Наполеон с бонбоньеркой, и стол с семенами стояли по-прежнему и, казалось, так приветливо глянули ей навстречу. "Всё по-старому... одной меня только нет!" - подумала Маша и смахнула рукой выкатившуюся на ресницы слёзку. Несколько вещиц она взяла с собою, на память о прежней жизни. Потом рысаки генеральши помчали её по Невскому проспекту, который кипел экипажами и пёстрым гуляющим людом. Маше редко доводилось посещать Невский, так что теперь она с детским наслаждением высовывала головку в каретное окно и любопытно оглядывала встречные предметы. Генеральша завезла её в кондитерскую Rabon и купила конфет в дорогой бонбоньерке; потом заехали они в два-три роскошных магазина, где Амалия Потаповна приказала завернуть для Маши несколько ценных туалетных безделушек, а по приезде домой их ожидал уже по-вчерашнему сервированный стол, которому на сей раз счастливая девушка оказала гораздо более существенного внимания. Роскошно отделанное платье, принесённое ей к вечеру из магазина, и объявление генеральши, что они вместе поедут в театр, в итальянскую оперу, довершили её неописанный восторг. Маша ещё никогда не бывала в театре. Когда она из полуосвещённой аван-ложи вступила в залитую яркими огнями залу, то даже попятилась назад, даже испугалась чего-то - столь поразил её весь этот блеск, громадность размеров театра, копошащийся внизу партер и ряды лож, унизанные зрителями. О звуках нечего уже и говорить. Музыка и голоса, в сочетании с оптическим обманом декораций и блестящими костюмами, произвели на неё такое сильное впечатление, что она млела и замирала в переливах этих мелодий, считая всё происходящее перед её глазами волшебной грёзой из какого-то фантастического мира. Сердце сладко и трепетно занывало в груди, яркие образы прочитанного вчера романа с новою силой восстали в её экзальтированном воображении, и в эти мгновенья впервые сознательно захотелось ей жить, чувствовать, любить, - любить всею душою, всею волею, всем существом своим.
Екатерина: БЛАГИЕ НАМЕРЕНИЯ Делами князей Шадурских заправлял некто Полиевкт Харлампиевич Хлебонасущенский, надворный советник и кавалер двадцатилетнего беспорочия и ордена святого Станислава третьей степени. Толстенький старец был многоучёный энциклопедист по части сутяжничества, крючкотворства, стряпчества, фанатизма, администратизма и тому подобных высокопрактических предметов. Делишки свои обделывал необыкновенно тонко и кругло. Поступил к Шадурским непосредственно после Морденки и в течение почти двадцатилетнего бескорыстного служения интересам княжеской фамилии исподволь сколотил себе капитальчик тысяч во сто. Княжеская фамилия во многих критических казусах обращалась непосредственно к Полиевкту Харлампиевичу, который и ссужал её из собственного кармана самым благодушнейшим образом, зная, что первые деньги, проходящие прежде всего через его собственные руки, первому ему же и пойдут в уплату. Он был знаком со всем светом, ибо в каждом провидел "нужного человека", который - рано ли, поздно ли - на что-нибудь да пригодится. Любил слушать конюшенных и почтамтских певчих, из храмов же предпочитал Казанский. В мире искусства отдавал преимущество высоким трагедиям, с большой похвалой относился к "Жизни игрока", "Велизарии" и "Руке всевышнего", которая отечество спасла, не без гордости присовокупляя при этом, что во время оно даже лично знавал Нестора Васильевича Кукольника и многих сочинителей. Из газет любил "Пчёлку"; ездил по городу не иначе как в дышле, на паре рыженьких шведок, в широких крытых пролётках, именуемых обыкновенно "докторскими", иногда давал "нужным людям" обеды, на которых по преимуществу красовался цвет губернского правления, управы благочиния и надворного суда. В заключение можно прибавить, что Полиевкт Харлампиевич был человек необыкновенно мягкий, приветливый, сладостно улыбающийся, с чувством руки пожимающий и самый ревностнейший христианин. Полиевкт Харлампиевич появился на секретной аудиенции в приёмной Амалии Потаповны фон Шпильце. Он был прислан с весьма немаловажным поручением от самой княгини Татьяны Львовны, которая возложила на него это поручение, зная его тонкие дипломатические способности. Молодой князь Шадурский обратился к баронессе фон Деринг, за которой неукоснительно продолжал ухаживать и его расслабленный батюшка. Всё это крайне досаждало княгине Татьяне Львовне и повергало её в немалую печаль. Не говоря уже о том, что она замечала порою двусмысленные, иронические взгляды, которые кидались иногда на двух соперников и которые до глубины души пронзали её чуткое самолюбие, княгиня Татьяна Львовна имела ещё другую, более практическую и тяжеловесную причину боязни за поведение её сына относительно баронессы фон Деринг. Расслабленный гамен почти совсем не занимался делами, сын его точно так же: они умели только подписывать векселя да поручать Полиевкту Харлампиевичу Хлебонасущенскому, чтобы он откуда бы то ни было достал им денег. Одна только княгиня понимала настоящее положение дел, существенно интересовалась им и изыскивала всяческие средства, лишь бы извернуться и поддержать достоинство и кредит Шадурских в обществе. Задача была нелёгкая, стоившая княгине многих горьких минут и размышлений. Но чем более размышляла она, тем неотразимее приходила к заключению, что единственное спасение состоит в женитьбе князя Владимира на Дарье Давыдовне Шиншеевой. Это был бы исход, не компрометирующий её сына, за которого теперь приходилось почти каждый месяц то там, то здесь уплачивать весьма значительные суммы. Князь не хотел убедиться никакими резонами, считая решительно невозможным посократить свои широкие потребности, то и дело давал новые векселя, занимал деньги - и деньги необыкновенно быстро проскользали между его рук, уподобляясь воде, в решето наливаемой. Татьяна Львовна неоднократно приступала к нему с решительным объяснением, тщетно усиливаясь втолковать в эту голову весьма некрасивое и опасное положение семейства, если дела будут продолжаться таким образом; но князь Владимир, как назло, ничего не хотел ни слушать, ни понимать. - Э, полно, maman! попович выручит! он ведь немало накрал у нас денег, - возражал он ей обыкновенно с изумительной беззаботностью. - Женись, - настаивала княгиня. - Не всё ли равно тебе? Женись поскорее! - На ком это? на уроде? - Тут уж нечего думать о красоте: красоту можно всегда найти и потом, а денег не найдёшь. - Урода я приберегаю на после, comme dessert, pour la bonne bouche*, когда уж совсем плохо придётся; а пока ещё кредит мой держится - слуга покорный! ______________ * Как десерт, на закуску (фр.). - Но ты нисколько не думаешь о нас, - что с нами-то будет тогда? - Ну, тогда об этом и подумаем. - У тебя нет ни жалости, ни сыновнего чувства, - укоряла княгиня со слезами материнского чувствительного огорчения, - ты рассуждаешь, как эгоист! - А что ж, эгоизм - дело недурное, - отшучивался князь Владимир, нимало не поддаваясь на практические доводы своей матушки. - Если так - так знай же! - попробовала она пустить в ход тяжеловесную угрозу. - Ты вынудишь меня и отца опубликовать тебя в газетах, что мы по твоим векселям не плательщики. Но князь не смутился. - Mersi pour le scandale*, - хладнокровно поблагодарил он, - только знайте и вы, что может из этого выйти. Во-первых, вы замараете мою репутацию, как порядочного человека; во-вторых, испортите мою карьеру; в-третьих, окончательно подорвёте свой собственный кредит; в-четвертых, на брак с уродом нечего уж будет и рассчитывать после такого милого скандала, et enfin - que dira le monde?** ______________ * Спасибо за скандал (фр.). ** И наконец - что скажет общество? (фр.) Княгиня, и без этого объяснения понимавшая всю силу столь неотразимых аргументов, увидела, что придуманная ею угроза не попала в цель, и окончательно упала духом. Да, впрочем, и было отчего. Она знала и видела, что главная причина беспутных трат - баронесса фон Деринг, которой в Петербурге не особенно-то посчастливилось: она не попала в сливки высшего общества и осталась в молоке, то есть в том свете, который составляет слой, лежащий непосредственно под густыми сливками, и к которому, между прочим, принадлежал дом Давида Георгиевича Шиншеева. Так было относительно сливок женского рода; сливки же рода мужского считали даже за некоторую модную честь быть принятыми в кружок баронессы. Она рассчитывала, что будет введена в высшее общество при посредстве княгини Шадурской, но сильно ошиблась в расчёте. Княгиня, кажется, скорей бы удавилась, чем решилась бы на такой подвиг в отношении женщины, затмевавшей её красотой, - женщины, которую она считала своею соперницей во всём, которую ненавидела от всей души и, наконец, благосклонности которой добивались два слишком близких ей человека - муж и сын. Всё это ставило между ними неодолимые преграды относительно ввода в высшее общество. С другой стороны - этому помешала ассоциация Бодлевского и Коврова. Для действия на сливки прекрасного пола ассоциация имела гораздо более полезного агента в лице графа Каллаша, чем в лице Наташи. Прекрасная женщина нужна была для действия на сливки пола непрекрасного, которые, будучи у её ног, тем удобнее могли попадаться в руки ассоциаторов. Для этого требовалось положение несколько изолированное, независимое, которое трудно сохранить женщине, попавшей в тесный кружок сливок, где каждое действие её могло подвергаться строгому, беспощадному контролю явных приятельниц - тайных завистниц и соперниц. Наташе весьма удобно было разыгрывать видные роли между сливками за границей, где она действовала одна, с Бодлевским; в Петербурге же, с образованием ассоциации, ей предстояло быть в одно и то же время и светскою женщиной, и необыкновенно тонкой куртизанкой, то есть вечно плыть между Сциллой и Харибдой - положение далеко не из лёгких; но того требовали ближайшие интересы ассоциации. Она держала себя таким образом, что светская молва никому не могла приписать титул её любовника, а между тем, благодаря своему исключительному, "эмансипированному" положению и тонко-завлекательному кокетству, Наташа могла всем и каждому подавать эту сладкую надежду. Короче сказать, её ловкое воженье за нос имело результатом только ущерб для карманов непрекрасной половины сливок аристократических и финансовых. Она составила свой собственный круг, в котором блистали всевозможные титулованные имена мужчин, и между ними - оба Шадурские. Кроме того, что каждый из её знакомых проигрывал ей в карты (игру баронесса всегда затевала у себя как бы экспромтом, от нечего делать), и проигрывал весьма значительные куши, она ухитрялась с одного и того же вола драть по две и даже по три шкуры. Мы уже сказали, что почти каждый из этих господ льстил себя тайной надеждой добиться её благосклонности. На этой-то струнке и играла под сурдинку опытная баронесса. Поводом обыкновенно служил какой-нибудь уединённый визит, интимный приём с глазу на глаз в своём будуаре и, как бы невзначай, между прочим, ловкий подвод разговора на временно затруднительные обстоятельства, сводящиеся к невозможности уплаты по каким-нибудь пустячным счетам (тысячи в три, в пять, а иногда и более). Предупредительный искатель обыкновенно с любезностью предлагал услуги своего кармана; баронесса награждала за это милым пожатием руки, обворожительным взглядом и после некоторого колебания соглашалась на предлагаемый ей "заём", прося только, чтоб эта приятельская услуга осталась в тайне. Искатель, конечно, самым искренним образом давал своё слово и уезжал, вполне уверенный, что получил новый шанс к крепким бастионам её сердца. Стоило, например, баронессе заметить, что ей очень нравится какая-нибудь драгоценная вещь, виденная ею в таком-то магазине, - и очень часто случалось, что дня через два эта самая безделушка являлась на её камине или туалете, незаметно поставленная туда, в ожидании будущих благ, рукою предупредительного обожателя. Оба Шадурские были одними из самых ревностных её данников. Татьяна Львовна всё это знала и потому вполне справедливо опасалась за своё состояние, ибо в течение одной только зимы батюшка с сыном починали уже тратить пятнадцатую тысячу на прихоти очаровательной акулы - а что же предстоит ещё дальше, если дела пойдут таким образом! Княгиня, конечно, могла бы принять более энергические меры, то есть секретно попросить влиятельных людей о временном удалении сына из Петербурга по каким-нибудь подходящим поручениям, хоть о срочном переводе его на Кавказ, а расслабленного гамена увезти, по совету докторов, лечиться за границу, но... участь её собственного сердца препятствовала употреблению столь энергической меры: образ Владислава Карозича (Бодлевский тож) слишком нежно царствовал в этом сердце и парализовал собою всякие решительные начинания. Ведь это уж, может быть, последний... последний! и - как знать? отыщется ли кто-нибудь ещё, равный ему по достоинствам и положению, кто бы согласился впоследствии вступить в амплуа поклонника её увядшей красоты? Стало быть, об энергических мерах нечего и думать, а надо поискать другие, более удобные, которые привели бы к желанным утешительным результатам. Княгиня знала дилетантскую слабость своего сына к женщинам. Она понимала, что отвлечь его от баронессы может только одна женщина, которая бы явила собою какие-нибудь новые, оригинальные стороны, могущие служить контрастом качествам баронессы, но контрастом столь же обольстительным и завлекательным, как и эти качества. Словом, требовалось увлечение в другую сторону; и его-то предстояло отыскать в возможно скором времени. Среди таких размышлений однажды застал княгиню Полиевкт Харлампиевич Хлебонасущенский, явившийся к ней доложить о весьма затруднительном обстоятельстве: по двум векселькам молодого князя надо было произвести плату в три тысячи рублей серебром, да кроме того, их сиятельство призывали его, Хлебонасущенского, с требованием взаймы четырёх тысчонок, которых, как перед истинным богом, нельзя достать. - Да скоро ли же этому конец? - вспылила княгиня, выслушав представление управляющего. - Куда же поглощаются все эти деньги? - Вашему сиятельству уж небезызвестно, куда именно, - хитростно ухмыльнулся Полиевкт Харлампиевич, прилизывая ладонью свои височки, - всё туда же-с... Конечно, их сиятельство прихоть свою тешат: говорят, что изволили госпоже баронессе в карты проиграть... Оно известно, долг обязательный, а только нашим-то делам тяжеленько становится: не вытянем, матушка, ваше сиятельство, как перед истинным говорю, - не вытянем, потому квинту натягиваешь, натягиваешь, она тебе пищит, пищит, да и лопнет. - Я придумала средство - может быть, подействует... слышала я, что тут есть одна особа, которая может помочь... Посоветуемся, - предложила Татьяна Львовна - и вследствие этого совещания Полиевкт Харлампиевич Хлебонасущенский отправился на секретную аудиенцию к Амалии Потаповне фон Шпильце. - Я беру большое участие в молодом князе, - говорил он ей, - потому как я знал его ещё вот эдаким (примерное указание на аршин от полу), так мне известен вполне его характер... Молодой князь нисколько не жалеет себя, здоровью его вред наносится, а родители сокрушаются, в особенности её сиятельство. А мне, по моей близости к их семейству, поручено, так сказать, спасение молодого князя. Спасение может произойти от особы прекрасного пола, которая сумела бы на время развлечь их душу... Только надо всё это обделать как можно политичнее... Княгиня уж не останется в долгу насчёт благодарности... А вам, изволите ли видеть, ваше превосходительство, нужно девицу юную, непорочную, богобоязненную, так сказать, и притом образованную - чтобы, значит, для молодого князя новость в этом предмете была... Генеральша подумала, сообразила и дала обещание исполнить просьбу Полиевкта Харлампиевича, предварив его, что в случае удачи нужно будет дать за труды три тысячи серебром. Полиевкту Харлампиевичу внутренно очень не понравилась такая почтенная сумма, однако он отвечал, что за этим дело не станет, только, как человек пунктуальный и сообразительный, почёл нужным осведомиться, что именно следует разуметь "удачей" в настоящем разе. Амалия Потаповна пояснила, что, по её разумению, удача будет заключаться в том, если князю понравится избранная ею особа и он обратит на неё существенное внимание. Полиевкт Харлампиевич сообщил, что и по его личному разумению под удачей следует понимать то же самое, и откланялся, заявив надежду, что её превосходительство не оставит его своим посильным содействием, ибо чрез то самое она поможет совершению даже очень доброго дела насчёт спасения жизни молодого человека.
Екатерина: В ТЕАТРЕ Большой театр был полон. Зала горела тысячью огней, радужно игравших в хрустале огромной люстры. Все ярусы лож представляли непрерывную пёструю шпалеру женских головок и нарядов. Если бы наблюдатель захотел проследить по выражениям этих лиц те чувства, которые пробуждают в этих душах звуки итальянской оперы, то увидел бы он слишком большую разницу между низом и верхом огромной залы. В бенуаре и бельэтаже - выставка пышных куафюр, открытых плеч, блестящих нарядов... Одни физиономии блещут бесцеремонным, гордо-самоуверенным нахальством - это оперная принадлежность самых модных, гремящих камелий. Здесь господствует слишком большая открытость бюста, рук, плеч и спины. Здесь из каждой безделки, из каждого брильянтика, ленты, кружевной оборки так и выглядывают убитые на них и нетрудно доставшиеся тысячи. Другие физиономии носят характер элегантной скромности и невозмутимого достоинства римских матрон; они так и стремятся изобразить, будто наслаждаются звуками, но - увы! - внимательный глаз наблюдателя непременно подметил бы, что наслаждение это не истинно сердечное, а деланное, фальшивое, сочинённое, ибо так уже надлежит, так "принято", что хотя бы мы и ничего, кроме страусовой польки, в музыке не смыслили, но, находясь в числе абонентов итальянской оперы, обязаны изображать наслаждение мотивами Россини и Мейербера. Эти физиономии принадлежат Дианам большого света и представительницам золотых мешков. Переведите свой бинокль ярусом выше - и вы явно придёте к заключению, что женские личики как бы говорят своими взглядами: "И мы тоже абонированы в итальянской опере, потому что и мы тоже принадлежим к порядочному обществу". Это - ярус блаженного самообольщения и бюрократически превосходительных самолюбий. Наряды что есть мочи стремятся подражать бельэтажу и уравняться с ним. Подымайте бинокль выше и выше - и глаза ваши проследят сознательное внимание к музыке, сознательное наслаждение ею. Ложи переполнены зрителями, глаза и шеи тянутся к сцене, в куафюрах отсутствие пышности, в нарядах господство чёрного и серого цветов; на физиономиях всё менее и менее написано дутых претензий, - вы начинаете мириться с оперой, вы приходите к мысли, что здесь не исключительно только выставка волос, бюстов, нарядов и косметик. Но закиньте совсем свою голову, чтобы узреть тропические страны горных мест, где самой судьбой предназначено быть блаженному раю, - и, боже мой, какой искренний, увлекательный, юношески пылкий восторг прочтёте вы на лицах этих студентов, кадетов, бедненьких чиновников, гувернанток, учениц консерватории! Вы увидите уже ясно, что не внизу, а вверху помещаются истинные дилетанты и настоящие, искренние ценители музыки, и тем смешнее, тем жалче покажутся вам роскошно-комфортабельные нижние ярусы. В изображаемый нами вечер особенное внимание элегантных рядов партера привлекали две ложи. Одна приходилась почти против другой, с тою только разницей, что одна принадлежала бельэтажу, а другая - литерная - приходилась ярусом выше. Из обеих выглядывало по прелестной женской головке, на которые в антрактах были устремлены почти все бинокли чёрных фраков и блестящих мундиров. Обе вполне прекрасны, неподдельно свежи, неподдельно молоды, чего увы! - никак нельзя было сказать про тех Аспазий бельэтажа, которые молодость покупают в косметических магазинах и скорее годятся на амплуа театральных Мегер, чем на роли Фрин и Лаис нашего времени. - Кто эта особа? - спрашивали в партере, указывая на головку бель-этажа. - Как! вы не знаете?.. О, barbare!* да где живёте вы после этого?! Не знать хорошенькой женщины в Петербурге!.. Это - танцовщица, mademoiselle Брав... ______________ * Варвар! (фр.) - А чьё она приобретение, чья собственность? - Князя Желторецкого. - Il n'a pas un mauvais gout, le prince!* ______________ * У князя не дурной вкус! (фр.) - Да вот и он... Глядите, входит в её ложу... - Гм... а ведь недурно быть обладателем такой женщины? - Ещё бы! А вы слыхали, какой он ей праздник задал?.. - Magnifique, mirobolant!* ______________ * Великолепно, восхитительно! (фр.). - А там кто такая? вон, видите - в литерной? Une tete de Greuse*, - говорили, указывая на другую головку. ______________ * Головка Грёза (фр.). - А! в самом деле, это совсем новинка!.. Кто она? с кем она? Кто знает? Но о последней никто в партере не мог сообщить надлежащих сведений. Между тем впечатление было произведено весьма заметное - новинкой заинтересовались. - С нею кто-то есть, однако, - продолжались партерные наблюдения, кажется, дама, - постойте-ка, поглядеть, что ли, в бинокль... - Ба! да это известная генеральша!.. Ну, так и есть: она! - Она? те-те-те... Стало быть, дело в купле и продаже. - Разумеется, так! - Понимаем... И говор в таком роде расходится далее, по всему партеру. Общее впечатление, производимое двумя головками, не бесследно отразилось на молодом князе Шадурском. Самолюбие его, привыкшее сознавать в себе чувство постоянного первенства, тотчас же засосал неугомонный червячок. Молодая, почти девочка, mademoiselle Брав являла собою слишком разительный контраст с теми блёклыми женщинами, которые давно уже не представляли ничего нового для князя и людей его категории. Отношения её к Желторецкому показались Шадурскому чем-то новым, оригинальным и потому уже привлекательным. Желторецкий был его товарищ и даже весьма сильный соперник в общественном положении, поэтому князь Владимир втайне очень его недолюбливал. Теперь же, видя в театре всеобщее внимание к ложе бельэтажа, слыша этот говор, расточавший похвалы молодой девушке, подле которой в одном из антрактов появился сам Желторецкий, тогда как никто, кроме его, не переступал за порог той ложи, - князь Владимир поддался сильной досаде, подстрекнувшей в нём ревнивые домыслы: "Зачем, дескать, он, а не я первый, выдумал эту штуку? Зачем я несколько месяцев понапрасну торчу у баронессы фон Деринг, тогда как по своему положению мог бы, даже должен иметь свою собственную любовницу, о которой бы все говорили, любовались и завидовали мне?"
Екатерина: РАУТ У ШИНШЕЕВА (ПРОДОЛЖЕНИЕ) Княгиня случайно сидела в уединённом уголке одной из гостиных, откуда могла через растворённую дверь очень хорошо обозревать всё, что происходило в смежной комнате, где помещалась её антипатия - баронесса фон Деринг, тогда как самое её совершенно заслонял от посторонних глаз роскошный трельяж, весь опутанный картинно-ползучими растениями. Ей очень хотелось, чтобы в её уединение заглянул Карозич, но Карозич не догадывался о желании княгини, которая вдруг, обок с собою, услышала за трельяжем весьма интересный для неё разговор. По голосам она узнала графа Редерера и графа Скалозуба. - Полюбуйся-ко, это очень интересно, - говорил один другому, подходя к двери. - Оба Шадурские - старец-молокосос и молокосос-старец - изволят таять перед баронессой. - Ах, это в самом деле очень любопытно! - отозвался другой со смехом. Вот прекрасный сюжет для водевиля! Напишем-ка! Водевиль под названием: "Два ловца за одним зверем, или Папенька и сынок - соперники". - Браво! - подхватил Скалозуб. - Брависсимо! Я сочиню куплеты, ты сделаешь музыку, и поставим у княгини Александрины на сцену. - Но ведь все узнают, догадаются, - возразил Редерер. - Пусть узнают! Зато смеху-то сколько будет, смеху! Ведь это очень комично! И два графа солидно прошли в смежную комнату продолжать на более близком расстоянии свои наблюдения для будущего водевиля. Слова обоих графов с первых же фраз их разговора словно ножом резанули по сердцу Татьяну Львовну. Она бросила глаза в сторону баронессы и с горечью увидела подле неё своего супруга, оперевшегося на руку князя Владимира. Ей сделалось жутко, тем более жутко, что она очень хорошо понимала, насколько, в самом деле, было комического в этом соперничестве сынка и батюшки. Намерение двух графов касательно водевиля побудило её серьёзно и немедленно переговорить со своим сыном. - Я отнимаю от вас одного поклонника, - любезно улыбнулась она баронессе, подав руку князю Владимиру и отводя его от красавицы. Красавица ответила столь же любезным кивком головы, который в сущности означал, что ей это решительно всё равно, а князь Владимир не без удивления вскинул вопросительный взгляд на свою матушку. - Мне надо серьёзно переговорить с тобою, - тихо сказала она, уводя его по анфиладе комнат к зимнему саду, который представлял более удобств для интимных разговоров. - Ты ставишь себя в весьма неприятное и смешное положение, - продолжала княгиня, приняв озабоченно-строгий и холодный вид. - Над князьями Шадурскими, слава богу, до сих пор никто ещё не смеялся, а теперь начинают, и имеют полное право. Я не назову тебе, кто говорил, но вот что я слышала сию минуту. И она от слова до слова передала ему разговор двух графов. Молодого князя сильно таки передёрнуло. Он был и взбешён, и сконфужен в одно и то же время. - У тебя ни на грош нет самолюбия, - заключила княгиня уже с некоторою желчью в голосе. - Она на тебя и внимания не обращает, а ты, как мальчишка, вздыхаешь перед нею! Это стыдно, князь! Я, признаюсь, была о вас лучшего мнения. Княгиня договаривала свою грозную проповедь, выходя из тёмной, извилистой аллейки лавровых и миртовых деревьев. Молодой князь, совершенно уничтоженный, слушал её, закусив свою губу и немилосердно комкая в руке замшевую перчатку. Вдруг на одном из поворотов, в самом устье этой аллейки, оба они невольно остановились в приятном изумлении. Шагах в пятнадцати расстояния, на чугунной скамейке, сидела незнакомая им женщина. Она, очевидно, ушла сюда освежиться и отдохнуть от жара залитой огнями залы. Беспредельное, тихое спокойствие ясно выражалось в её полуутомлённой улыбке, в её больших голубых глазах и по всей её непринуждённо-грациозной позе. По обеим сторонам скамейки и вокруг небрежно закинутой головки молодой женщины необыкновенно эффектными пятнами на тёмном фоне окружающей зелени выглядывали белые венчики нарциссов и лилий. А над этой головкой в виде не то навеса, не то какого-то фантастического ореола, красиво рассыпались прихотливо-зубчатые листья экзотов - пальм и папирусов, бананы и музы, перевитые игриво-смелыми побегами цветущих лиан, кисти которых тихо колебались в воздухе, спускаясь очень близко к головке отдыхавшей под ними женщины. Голубые лучи от матового шара солнечной лампы, спрятанной в этой купе растений, пробивались сквозь просветы широких, длинных и лапчатых листьев и падали необыкновенно прихотливой, неясной сеткой на лицо и бюст красавицы, чёрные волосы которой, несмотря на своё роскошное обилие, были зачёсаны совершенно просто, и вся она, такая чистая и прекрасная, среди этой зелени напоминала античную Дриаду - как та мраморная нимфа, на которой дробилась крупными алмазами струя фонтана и которая лёгким изгибом своего тела и изящным поворотом головы, казалось, хотела любопытно заглянуть в лицо отдыхавшей красавице. Шадурские с минуту оставались в том молчаливом онемении, которое всегда производит на человеческую душу внезапный вид необыкновенной красоты. Оба они, скрытые в тени миртовых ветвей, не были видны. - Что, какова? - самодовольно прошептала княгиня. Шадурский только головой покачал, с дилетантским наслаждением рассматривая сквозь pince-nez* незнакомую женщину. ______________ * Пенсне (фр.). - Кто это? - едва слышно спросил он. - Не знаю и никогда не встречала. - Странно... Une femme inconnue*... Очень странно!.. Надо будет узнать непременно! ______________ * Неизвестная женщина... (фр.). - А как хороша-то? - Изумительно! - А кто лучше: баронесса или она? - Какое же тут сравнение! - ответил князь, пренебрежительно двинув губою. - И как это я до сих пор не заметил её! Vraiment c'est un sacrilege de ma part!* - продолжил он, тихо поворачивая назад в тёмную аллею, чтобы появлением своим не потревожить уединённый отдых красавицы. ______________ * Поистине, это преступление с моей стороны! (фр.) - Послушайте, господа, не знаете ли вы, кто эта дама? - спрашивал он полчаса спустя у двух своих приятелей, когда поразившая его особа появилась в зале, под руку с Дарьей Давыдовной. - Знаем, - отвечали в голос оба приятеля, из которых один в своём кругу звался просто Петькой, а другой, с академическим аксельбантом, - князем Рапетовым. - Кто же она? Скажите мне, бога ради! - Никто! - с глупым нахальством прохохотал Петька. Рапетов серьёзно покосился на него. - Её зовут Юлия Николаевна Бероева, - сказал он. - В первый раз слышу, - заметил Шадурский. - Не мудрено: elle nest pas des notres*, - объяснил Петька. - Муж служит чем-то у Шиншеева, а Шиншеев, говорят, ухаживает за женою и на вечера свои приглашает, как декорацию, ради красоты её. ______________ * Она не из наших (фр.). - Donc e'est une conquete facile!* Примем к сведению, - фатовато заметил Шадурский. ______________ * Итак, это лёгкая победа! (фр.) - Ну, не совсем-то "facile"!* - возразил Рапетов. - Вы слишком скоры на заключения, любезный князь, позвольте вам заметить. ______________ * Лёгкая (фр.). - Это почему же? - с усмешкой обернулся Шадурский. - В вашем тоне как будто маленькая ревность есть! - шутливо прищурился он на Рапетова. - Ревности нет никакой, а если хотите знать, почему вы тут ничего не добьётесь, мой милый ловелас, так я вам объясню, пожалуй. - Очень интересно послушать. - Госпожа Бероева - честная женщина; любит немножко свой очаг, много своего мужа и бесконечно своих детей, - отчётливо-докторальным тоном проговорил Рапетов. - И потому? - снова усмехнулся Шадурский с самоуверенным задором. - И потому - ухаживайте-ка вы лучше за баронессой фон Деринг! Это, кажись, благонадёжнее будет. - Благодарю за совет! - с колкою сухостью пробормотал князь Владимир. Только мне сдаётся, что через несколько времени и я, в свой черёд, посоветую вам - не давать опрометчивых советов. - Это, кажется, вызов? - спокойно спросил защитник Бероевой. Князёк немного осёкся; он совсем не ожидал подобного оборота, ибо вызова и в помышлении своём, опричь романов, никогда не имел. - Какой там вызов! Есть из-за чего! - постарался улыбнуться он с натянутой небрежностью. - Я только говорю про то, что не прочь на деле доказать вам... ну хоть la possibilite d'une conquete*. ______________ * Возможность победы (фр.). - Коли есть охота - не препятствую, - коротко поклонился ему Рапетов. - А я пари держу, что ничего из этого не выйдет, - вмешался Петька. - В наш положительный век женщины, брат, только на карман полагаются, - пошло сострил он и сам расхохотался. Самолюбие князя было сильно задето, в особенности же подстреканиями Петьки. - Пари? Идёт! на сколько? - предложил он, протягивая ему руку. - Ужин с квасом у "Дюсы", - сторговался тот. - Ладно! Князь Рапетов, разнимите руки. - Можете разнять сами, господа, - ответил Рапетов с заметною сухостью. - Между такими порядочными и честными людьми свидетелей не надо, - добавил он, отходя от приятелей. Пари состоялось без его посредничества.
Екатерина: "НА ЧАШКУ КОФИЮ" Иван Иванович Зеленьков благодушествовал. Он уже около месяца занимал свою "комнату снебилью", а хозяйка его апартамента - курьерская вдова Троицына - оказывала ему всякое уважение, потому что Иван Иванович Зеленьков при самом переезде своём в новое помещение вручил ей сразу вперёд за месяц свою квартирную плату. Это обстоятельство, паче слов самого Зеленькова, убедило курьерскую вдову Троицыну, что постоялец её - человек отменный, точный и взаправду при капиталах своих состоит. Иван Иванович казался ей истинным щёголем, да и самому себе таковым же казался: он носил набекрень пуховую шляпу вместо прежней потёртой фуражки; драповая бекеша с немецким бобриком предохраняла от стужи его бренное тело, которое в комнате украшалось тёмно-зелёным сюртуком с отложными широкими бортами и металлическими пуговицами, шёлковым жилетом и широкими панталонами невыразимо палевого цвета. Иван Иванович аккуратно каждое утро посещал мелочную лавочку, где проводил полчаса и более в приятных разговорах с приказчиком. Приказчик тоже оказывал Ивану Ивановичу уважение и удовлетворял его расспросам. Всем петербургским жителям уже давным-давно известно, что мелочные лавочки служат своего рода клубами, сборными пунктами для всевозможной прислуги. Иван Иванович Зеленьков успел заслужить благоволение и от этих посетителей, ибо рассказывал им разные истории, балагурил и иногда почитывал "Пчёлку". Зоркое око его вскоре заприметило между многочисленными посетителями курносую девушку Грушу, отправлявшую обязанности прислуги у Бероевых. Курносая девушка Груша, солдатская дочь, являла собою вполне порождение Петербурга: она могла быть и горничной, и кухаркой, и белошвейкой, и всем, чем угодно, и, в сущности, ничем. Хотя курносая Груша никакими особенно приятными качествами души и наружности не отличалась, однако Иван Иванович начал преимущественно перед нею "точить свои лясы". Курносая Груша сначала ответствовала молчанием, пренебрегала лясами Ивана Ивановича, отвёртывалась от своего искателя, а потом, видя такое его постоянство, начала улыбаться, отвечать на лясы лясами же, и наконец мягкое сердце её не выдержало. Приятные качества Ивана Ивановича вполне победили курносую Грушу, особенно, когда он, догнав раз её на лестнице, подарил шёлковый фуляр, а в другой - золотые серёжки. Груша вдруг ощутила потребность более обыкновенного подыматься наверх к курьерской вдове Троицыной то за одолжением спичками-серинками, то за угольками. Наконец она появилась и в апартаменте гостеприимного Ивана Ивановича. - Только и услады одной, что чижа вот с клеткой купил, и преотменно, я вам скажу, поёт, бестия, индо все уши прожужжит! Одначе ж он не человек, а как есть по всему чиж, так и выходит: глупая он птица; а мне, при таком моём чувствии к коммерческим оборотам, требуетца теперича подругу. Правильно ли я полагаю, Аграфена Степановна? Аграфена Степановна потупилась, покраснев ещё более прежнего. Тётенька ободрительно улыбнулась и с важностью приступила к расспросам: - Вы, значит, здесь в услужении проживаете, при своех господах? - По наймам... внизу тут - у Бероевых, - ответила Груша, кое-как оправляясь от смущения и радуясь, что настал разговор посторонний. - По наймам?.. Так-с. А сколько жалованья вам кладут они? - Три рубля в месяц да полтину на горячее. Только двое прислуги: куфарка да я при барыне и при детях. - Так-с. Стало быть, господа-то небогатые? - Где уж там богатые! Живут себе помаленьку. - И большое семейство? - Нет, не так-то: сам хозяин, да жена при нём, да двое детей: мальчик и девочка. - Значит, четверо. А сам-то - в чиновниках али так где служит? - Он, этта, сказывали, по золотой части какой-то у Шиншеева, богач-то, знаете? - Слыхала. Так это, стало быть, место доходное? - Уж Христос их знает! Слышала я точно, что другие больно уж наживаются, а он - нет; одним жалованьем доволен. И притом же должность его такая, что на месте не живёт, а побудет, сколько месяцев придётся, здесь с семейством, а там и ушлют в Сибирь на полгода и больше случается. Вот и теперь уехамши, недель с пять уж есть. Барыня-то одна осталась. - Гм... А может, он и получает какие доходы, да куда-нибудь на сторону их относит? - с подозрительно-лукавою миной спросила тётенька. - Ах, нет, как можно! - совестливо вступилась Груша. - Он всякую копейку, что только добудет, всё в семейство несёт, даже и оттуда, из Сибири-то, присылает. Нет, для семейства он завсегда большой попечитель. - Ну, а как живут-то, не ругаются? - Ой, что вы! душа в душу живут. Вот уже шесть годов они женаты, да я пятый год при них служу, так верите ли богу - ни разу тоись не побранилися между собою; а чтобы это ссоры, неудовольствия какого - и в помине нет! Оченно любят друг дружку, уж так-то любят - на редкость, со стороны смотреть приятно. И такой-то у них мир да тишина, что вовек, кажися, не отойду от места. И мать такая хорошая она; деток своих до смерти любит; обоих сама выкормила. - А может, так, одно притворство? - попыталась тётенька смутить рассказчицу. - Может, у неё какие ни на есть амуры на стороне заведены! Ведь тут у нас это не на редкость бывает! - Ну, уж нет! - с гордым достоинством, горячо перебила Груша. - Может, у других где - оно и так, а у нас не водится! Наша-то без мужа ровно монашенка живёт, всё с детьми занимается, сама обшивает их да учит шутём в книжку читать, и коли куда погулять выйти, так всё с детьми же. Нет, уж такой-то домоседки поискать другой! Вон, этта, как-то бал ономнясь у Шиншеева был. Так что ж бы вы думали? Муж еле-еле упросил поехать, а то сама и слышать не хотела: что, говорит, там делать мне? А не ехать тоже нельзя, потому - сам Шиншеев просить приезжал. - Что ж, разве она образованности не имеет, если ехать не хотела? - опять ввернула тётенька своё замечание. - Нет, она оченно, можно сказать, образованная, - оступилась Груша, - всё книжки читает, на фортепьяно до жалости хорошо играть умеет и на всяких языках доподлинно может, - это сама я слышала. А только не любит этого, балов-то. Она, чу, сама барского рода, у родителей жила в Москве, да родители разорились, в бедности живут, так они теперича с мужем, при всех недостатках, от себя урывают да им помощь оказывают. - Что ж, это хорошо, - похвалила тётенька, затягиваясь папироской. - А почему это сам Шиншеев приезжал к ним звать-то? - продолжала она. - Уж он, верно, даром, для блезиру, не позовёт ведь служащего, потому какая ему компания служащий? Груша на минуту раздумчиво остановилась. - Верно, уж он это неспроста! не ухаживает ли он за самой-то, подарков каких, гляди, не делает ли тайком от мужа-то? - допытывала Александра Пахомовна. Груша опять подумала. - Это было, - утвердительно сказала она. - Шиншеев-то больше норовил приезжать к нашей без мужа. Приедет, бывало, детям игрушек, конфет навезёт; а она, моя голубушка, сидит, словно в воду опущенная. Раз я-таки подслушала, грешным делом: сидит, этта, он у неё да и говорит: "Хорошо будет, и мужу вашему хорошо; а теперь, хоть он и честный человек, а вы в бедности живёте; лучше, говорит, в богатстве жить". Так она индо побледнела вся, затряслася, сама чуть не падает, и уйти его попросила. Всю-то ночь потом проплакала, так что просто сердце изныло, на неё глядючи. Он ей опосле этого браслетку прислал золотую, с каменьями разными - так что ж бы вы думали, моя матушка? Назад ведь ему отослала: я сама и относила ведь! Право!.. - Стало быть, она дура, коли от фортуны своей отказывается, - солидно и с сознанием полной своей правоты заметила тётенька. - Нет, не дура, - возразила девушка, - а только в законе жить хочет да Егора Егорыча своего любит, только и всего. А мужу про Шиншеева не сказала, - продолжала Груша, - потому - горячий он человек и мог бы места своего лишиться. Отчего ей и труднее, что всё сама в себе переносит. Вот и теперь: тоскует, сердечная. - К чему же тосковать-то? - апатично спросила Александра Пахомовна, наливая кофе. - Как к чему, дорогая моя! Шуточное ли дело теперича, нужда какая!.. Должишки у них есть, - ну, платят по малости; в Москву тоже посылают, самим жить надо. Егор-то Егорыч теперь уехал, когда-то ещё пришлёт денег, богу известно, а ей ведь всего пятьдесят рублей оставил; выслать обещался, да вот и не пишет ничего, а она убивается - уж не случилось ли чего с ним недоброго? - Ну, у Шиншеева бы спросила, - посоветовала тётенька. - Да, легко сказать-то, у Шиншеева! - возразила Груня. - У него уж и так они сколько жалованья-то вперёд забрали - чай, отслуживать надо! А спросить ещё совестится, особливо знамши то, как приставал-то он. Да и скареда же человек-то! - с негодованием воскликнула девушка. - Сперва, этта, давал-давал деньги, а теперь и прижался: пущай, мол, сама придет да попросит; пущай, мол, надоест нужда, так авось с пути свернётся. Вот ведь каково-то золото он! Мы хоть люди маленькие, а тоже понимаем. А она к нему хоть умри, не пойдёт, -продолжала Груня. - Теперича управляющий за фатеру требует, сами кой-как перебиваемся вторую неделю; Егор Егорыч не пишет, так она уж, моя голубушка, серёжки брильянтовые да брошку свою продавать хочет, чтобы пока-то извернуться как-нибудь. При этом последнем известии внезапная мысль пробежала по лицу Александры Пахомовны. Она в минуту сообразила кое-что в мыслях и неторопливо приступила к новым манёврам. - Так вы говорите, что она очень нуждается... Гм... это видно, что женщина, должно быть, хорошая, даже вчуже слушать-то жалко, - заговорила она, с сострадательной миной покачивая головою. - Вы говорите, что она даже вещи продавать хочет? - продолжала тётенька. - И хорошие вещи, брильянтовые? Груня подтвердила свои слова и заверила в достоинстве брильянтов. - Барыня сказывала, что мало-мало рублей двести за них дать бы надо, - сообщила она. - Так-с, - утвердила тётенька. - В этом я могу, пожалуй, помочь ей. Девушка с удивлением выпучила глаза на Александру Пахомовну. - Теперича ежели продать их брильянтщикам, - продолжала эта последняя, - так ведь они работы не ценят и за камень самое ничтожество дают вам. А вы вот что, душенька, скажите вашей барыне, коли она хочет, я могу продать ей за настоящую цену, потому у меня случай такой есть. - Это точно-с! у тётеньки - случай! - поддакнул, крякнув в рукав, Иван Иванович. - Потому как я состою при своей генеральше в экономках, - говорила тётенька, - и не столько в экономках, сколько собственно при её особе, можно сказать, в компаньонках живу, так надо вам знать, что генеральша имеет свои странности. Ну, вот - просто не поверите, до смерти любит всякие драгоценности, и везде, где только можно, скупает их по самой деликатной цене, потому - это она не по нужде, а собственно прихоть свою тешит. Так если вашей барыне угодно будет, - заключила Александра Пахомовна, - я могу генеральше своей сегодня же сказать, и она даже, если вещи стоящие, может и более двухсот рублей дать - это ей всё единственно. Совершив, таким образом, последний манёвр, тётенька успокоилась на лаврах и, закуря новую папироску, окончательно уже предоставила поле посторонней болтовни Ивану Ивановичу Зеленькову. Груша в тот же вечер передала Бероевой предложение зеленьковской тётки.
Екатерина: НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ На другой день, около двух часов пополудни, во двор того дома, где обитали господин Зеленьков и Юлия Николаевна Бероева, с грохотом въехала щегольская карета и остановилась у выхода из общей лестницы. Ливрейный лакей поднялся вверх и дёрнул за звонок у дверей Бероевых. - Дома барыня? - Дома. - Скажите, что генеральша фон Шпильце приехала и желает их видеть по делу. Известие это застигло Юлию Николаевну в её маленькой, небогатой, но со вкусом и чистотою убранной гостиной, где она, сидя в уголке дивана, одетая в простое шерстяное платье, занималась каким-то домашним рукоделием; а у ног её, на ковре, играли двое хорошеньких детей. Мебель этой комнаты была обита простым ситцем; несколько фотографических портретов на стенах, несколько книг на столе, горшки с цветами на окнах да пианино против дверей составляли всё её убранство, на котором, однако, явно ложилась печать женской руки, отмеченная чистотой и простым изяществом вкуса. В этой скромной домашней обстановке, с этими двумя розовыми, светлоглазыми малютками у ног она казалась ещё прекраснее, ещё выше и чище, чем там, на рауте, в пышной фантастической обстановке тропического сада. Мирно-светлое, благоговейное чувство невольно охватило бы каждого и заставило почтительно склонить голову перед этим честным очагом жены и матери. Стоило поймать только один её добрый, бесконечно любящий взгляд на этих весёлых, плотных ребятишек, чтобы понять, какою великою силой здоровой и страстной любви привязана она к своему мужу, как гордо чтит она весь этот скромный семейный быт свой, несмотря на множество скрытых нужд, лишений и недостатков материальных. Она умела твёрдо бороться с этими невзгодами, умела побеждать их и устраивать жизнь своего семейства по возможности безбедно и беспечально. Она глубоко уважала мужа за его твёрдость и донкихотскую честность. Читатель знает уже несколько обстоятельства Бероевых из добродушной болтовни курносой девушки Груши. В пояснение мы можем прибавить, что Егор Егорович Бероев - бывший студент Московского университета и во время оно учитель маленьких братьев Юлии Николаевны - женился на ней, не кончив курса, в ту самую минуту, когда разорившегося отца её посадили за долги в яму, а старуха мать готова была отправиться за насущным хлебом по добрым людям. Эта женитьба поддержала несколько беспомощное семейство, которое перебивалось кое-как уроками Бероева, пока, наконец, он по рекомендации одного богатого школьного товарища не получил место по золотопромышленной части у Давыда Георгиевича Шиншеева. Делец он оказался хороший, Давыд Георгиевич имел неоднократно случай убедиться в его бескорыстной честности, и потому поручал ему довольно важные части своей золотопромышленной операции. Обязанности Бероева были такого рода, что требовали ежегодных отлучек его в Сибирь на промыслы, а Давыд Георгиевич, по правилу, свойственному почти всем людям его категории, эксплуатируя труд своего работника, попридерживал его в чёрненьком тельце относительно материального вознаграждения. Он всегда был необыкновенно любезен с Егором Егоровичем, приглашал его к себе на вечера и обеды, сам иногда ездил к нему, не без тайных, конечно, умыслов на красоту Юлии Николаевны, но весьма туго делал прибавки к его жалованью, несмотря на то, что не задумался бы кинуть несколько тысяч в вечер ради баронессы фон Деринг. Бероев же, считая вознаграждение за свой труд достаточным, по донкихотским свойствам собственной натуры, и не помыслил когда-либо об умножении своих достатков. Жалованье его сполна уходило на нужды семейства, а так как этих нужд было немало, то и в кассовой книге Шиншеева значилось, что этого жалованья забрано Бероевым уже вперёд за три месяца. Неожиданная отлучка в Сибирь, спустя неделю после шиншеевского раута, захватила его врасплох, так что он мог уделить только очень незначительную сумму из своих прогонов, надеясь извернуться и выслать ей деньги в самом скором времени. Но... должно быть, изворот оказался неудачен, и Юлия Николаевна уже несколько времени находилась в весьма затруднительных обстоятельствах, которые, наконец, вынудили её на продажу двух вещиц, не почитавшихся ею необходимыми. Она искала только случая, как бы сбыть их по возможности выгоднее. В таком-то положении застиг её визит Амалии Потаповны фон Шпильце. Не успела она ещё опомниться от недоумения при новом, незнакомом имени и значении самого визита, как в комнату вошла уже генеральша, в белой шляпе с перьями, завёрнутая в богатую турецкую шаль, с собольей муфтой в руках, украшенных кружевами и браслетами, и, с любезным апломбом особы, знающей себе цену, поклонилась Юлии Николаевне. - Я слишала, ви желайт продать брильянты? - начала она своим обычным акцентом. Юлия Николаевна вспомнила слова Груши, сообщившей ей вчера о предложении зеленьковской тётки, и потому отвечала утвердительно, прося присесть свою гостью. - Могу смотреть их? - продолжала генеральша, незаметно оглядывая обстановку гостиной. Бероева вынесла ей из спальни сафьянный футляр с брошем и серьгами. - Ah, cela me plait beaucoup! - процедила генеральша, любуясь игрою брильянтов. - Je dois vous dire, que j'ai une passion pour toutes ces bagatelles...* Это ваши малютки? - с любезной нежностью вдруг спросила она, делая вид, что сердечно любуется на двух ребятишек. ______________ * А, это мне очень нравится!.. Должна вам сказать, что у меня страсть ко всем этим безделушкам... (фр.) - Да, это мои дети, - ответила Бероева. - Ah, quels charmants enfants, que vous avez, madame, deux petits anges!..* Поди ко мне, моя душенька, поди к тётенька! маленька, - нежно умилялась генеральша и, притянув к себе детей, поцеловала каждого в щёку. О, les enfants c'est une grande consolation!** А тож я это понимай... сама мать! - покачивала головой фон Шпильце и в заключение даже глубоко вздохнула. - Мне нравятся ваши безделушки... Я хочу купить их, - свернула генеральша на прежнюю колею, снова принимаясь любоваться игрою каменьев. - А что цена им? - спросила она. ______________ * Ах, какие очаровательные дети у вас, сударыня, два маленьких ангела! (фр.) ** О, дети! это большое утешение! (фр.) - Заплачены были двести восемьдесят, а я хотела бы взять хоть двести, - отвечала Бероева. - О, се n'est pas cher!* - согласилась Амалия Потаповна. - Така деньги почему не дать! Я буду просить вас завтра до себя, - продолжала она, возвращая футляр вместе со своей карточкой, где был её адрес. - Demain a deux heures, madame**. Я пошлю за ювелир и посоветуюсь с племянником, а там - и деньги на стол, - заключила она, любезно протягивая Бероевой руку. ______________ * О, это не дорого! (фр.) ** Завтра, в два часа, сударыня. (фр.) Юлия Николаевна со спокойным, светлым и довольным лицом проводила её до прихожей, где ожидал генеральшу ливрейный гайдук с богатой бархатной собольей шубой.
Екатерина: ВЫИГРАННОЕ ПАРИ На следующий день, в назначенное время, Бероева приехала к генеральше. Петька, предуведомлённый молодым Шадурским, нарочно в это самое время прохаживался там мимо дома, чтобы быть свидетелем её прибытия, и видел, как она, расспросив предварительно дворника, где живёт генеральша, по его указанию вошла в подъезд занимаемой ею квартиры. Петька всё это слышал собственными ушами и видел собственными глазами. Теперь в его голове не осталось ни малейшего сомнения в существовании связи между Бероевой и Шадурским. Он сознал себя побеждённым. Лакей проводил Бероеву до приёмной, где её встретила горничная, которая от имени Амалии Потаповны попросила пройти в будуар: генеральша, чувствуя себя нынче не совсем здоровой, принимает там своих посетителей. "В будуар - так в будуар; отчего ж не пройти?" - подумала Бероева и отправилась вслед за нею. - Ах! я отчинь рада! - поднялась генеральша. - Жду ювелир и племянник... Племянник в полчаса будет - les affaires l'ont retenu*, - говорила она, усаживая Бероеву на софу, рядом с собою. ______________ * Его задержали дела (фр.). - Et en attendant, nous causerons, nous prendrons du cafe, s'il vous plait, madame!* Снимайте шля-апа! - с милой, добродушно-бесцеремонной простотой предложила генеральша, делая движение к шляпным завязкам Бероевой. ______________ * А в ожидании его мы поговорим, выпьем кофе, если вам угодно, сударыня! (фр.) Юлия Николаевна уступила её добродушным просьбам и обнажила свою голову. - Я эти час всегда пью ко-офе - vous ne refuserez pas?* - спросила любезная хозяйка. ______________ * Вы не откажетесь? (фр.) Бероева ответила молчаливым наклонением головы, и генеральша, дёрнув сонетку, отдала приказание лакею. Будуар госпожи фон Шпильце, в котором она так интимно на сей раз принимала свою гостью, явно говорил о её роскоши и богатстве. Это была довольно большая комната, разделённая лепным альковом на две половины. Мягкий персидский ковёр расстилался во всю длину будуара, стены которого, словно диванные спинки, выпукло были обиты дорогою голубою материею. Голубой полусвет, пробиваясь сквозь опущенные кружевные занавесы, сообщал необыкновенно нежный, воздушный оттенок лицам и какую-то эфемерную туманность всем окружающим предметам: этому роскошному туалету под кружевным пологом, заставленному всевозможными безделушками, этому огромному трюмо и всей этой покойной, мягкой, низенькой мебели, очевидно, перенесённой сюда непосредственно из мастерской Гамбса. В другом конце комнаты, из-за полуприподнятой занавеси алькова, приветно мигал огонёк в изящном мраморном камине, и выставлялась часть роскошной, пышно убранной постели. Вообще весь этот богато-уютный уголок, казалось, естественным образом предназначался для неги и наслаждений, так что Юлия Николаевна невольно как-то пришла в некоторое минутное недоумение: зачем это у такой пожилой особы, как генеральша фон Шпильце, будуар вдруг отделан с восточно-французскою роскошью балетной корифейки. Человек внёс кофе, который был сервирован несколько странно сравнительно с обстановкой генеральши: для Амалии Потаповны предназначалась её обыденная чашка, отличавшаяся видом и вместимостью; для Бероевой же чашка обыкновенная. Когда кофе был выпит, явившийся снова лакей тотчас же унёс со стола чашки. Прошло около получаса времени, и в будуаре неожиданно появился новый посетитель, которому немало удивилась Бероева. Это был князь Владимир Дмитриевич Шадурский. - Меня прислал ваш племянник, - обратился он к генеральше, успев между тем и Бероевой поклониться, как знакомый. - Он просил меня заехать и передать вам, что непременно приедет через полчаса, никак не позже... - Il ne sait rien, soyez tranquille*, - успела шепнуть генеральша Бероевой. ______________ * Он ничего не знает, будьте покойны (фр.). - Вы мне позволите немного отдохнуть? - продолжал Шадурский, опускаясь в кресло и вынимая из золотого портсигара тоненькую, миниатюрную папироску. Генеральша подвинула ему японского болванчика со спичками. Князь Владимир курил и болтал что-то о новом балете Сен-Леона и новой собаке князя Черносельского, но во всей этой болтовне приметно было только желание наполнить какими-нибудь звуками пустоту тяжёлого молчания, которую естественно рождало натянутое положение Бероевой. Амалия Потаповна старалась по возможности оживлённо поддакивать князю Владимиру, который с каждой минутой очевидно усиливался выискивать новые мотивы для своей беседы. Генеральша не переставала улыбаться и кивать головою, только при этом поминутно кидала украдкой взоры на лицо Бероевой. - Что это, как у меня щёки разгорелись, однако? - заметила Юлия Николаевна, прикладывая руку к своему лицу. - От воздуху, - успокоительно пояснила генеральша и бросила на неё новый наблюдательный взгляд. - Ваше превосходительство, вас просят... на минутку! - почтительно выставилась из-за двери физиономия генеральской горничной. - Что там ещё? - с неудовольствием обернулась Амалия Потаповна. - Н... надо... там дело, - с улыбкой затруднилась горничная. - Pardon! - пожала плечами генеральша, подымаясь с места, - Je vous quitte pour un moment... Pardon, madame!* - повторила она снова, обращаясь к Бероевой, и удалилась из комнаты, мимоходом, почти машинально, притворив за собою двери. ______________ * Простите... я вас покину на один момент... Простите, сударыня! (фр.) Князь продолжал болтать, но Бероева не слышала и не понимала, что говорит он. С нею делалось что-то странное. Щёки горели необыкновенно ярким румянцем; ноздри расширились и нервно вздрагивали, как у молодой дикой лошади под арканом; всегда светло-спокойные, голубые глаза вдруг засверкали каким-то фосфорическим блеском, и орбиты их то увеличивались, то смыкались, на мгновенье заволакивая взоры истомной, туманной влагой, чтобы тотчас же взорам этим вспыхнуть ещё с большею силой. В этих чудных глазах светилось теперь что-то вакхическое. Из полураскрытых, воспалённо-пересохших губ с трудом вылетало порывистое, жаркое дыхание: его как будто захватывало в груди, где так сильно стучало и с таким щёкотным ощущением замирало сердце. С каждым мгновением эта экзальтация становилась сильнее, сильнее - и в несколько минут перед Шадурским очутилась как будто совсем другая женщина. От порывистых, безотчётных метаний головой и руками волосы её пришли в беспорядок и тем ещё более придали красоте её сладострастный оттенок. Она хотела подняться и встать, но какая-то обаятельная истома приковывала её к одному месту; хотела говорить - язык и губы не повиновались ей более. В последний раз смутно мелькнувшее сознание заставило её обвести глазами всю комнату: она как будто искала генеральшу, искала её помощи, и в то же самое время ей почему-то безотчётно хотелось, чтобы её не было, чтоб она не приходила. И точно: генеральша не показывалась больше. Один только Шадурский, переставший уже болтать, глядел на неё во все глаза и, казалось, дилетантски любовался на эту опьяняющую, чувственную красоту. Но вот он поднялся со своего кресла и пересел на диван, рядом с Бероевой. По жилам её пробегало какое-то адское пламя, перед глазами ходили зелёно-огневые круги, в ушах звенело, височные голубоватые жилки наливались кровью, и нервическая дрожь колотила все члены. Он взял её за руку - и в этот самый миг, от одного этого магнетического прикосновения - жгучая бешеная страсть заклокотала во всём её теле. Минута и она, забыв стыд, забыв свою женскую гордость, и вне себя, конвульсивно сцепив свои жемчужные зубы, с каким-то истомно-замирающим воплем, сама потянулась в его объятия. Долго длился у неё этот экстаз, и долго смутно ощущала и смутно видела она, словно в чаду, черты Шадурского, пока наконец глубокий, обморочный сон не оковал её члены. * * * В тот же самый вечер проигравший пари своё Петька угощал Шадурского ужином у Дюссо и, слушая цинический рассказ молодого князя, провозглашал тост за успех его победы.
Екатерина: СЧАСТЛИВЫЙ ИСХОД Было семь часов вечера, когда Бероева очнулась. Она раскрыла глаза и с удивлением обвела ими всю комнату: комната знакомая - её собственная спальня. У кровати стоял какой-то низенького роста господин в чёрном фраке и золотых очках, сквозь стёкла которых внимательно глядели впалые, умные глаза, устремлённые на минутную стрелку карманных часов, что держал он в левой руке, тогда как правая щупала пульс пациентки. Ночной столик был заставлен несколькими пузырьками с разными медицинскими средствами, которые доктор, очевидно, привез с собою, на что указывала стоявшая тут же домашняя аптечка. - Что же это, сон? - с трудом проговорила больная. Доктор вздрогнул. - А... наконец-то подействовало!.. очнулась! - прошептал он. - Кто здесь? - спросила Бероева. - Доктор, - отвечал господин в золотых очках, - только успокойтесь, бога ради, не говорите пока ещё... Вот я вам дам сейчас успокоительного, тогда мы поболтаем. И с этими словами он налил в рюмку воды несколько капель из пузырька и с одобрительной улыбкой подал их пациентке. Прошло минут десять после приёма. Нормальное спокойствие понемногу возвращалось к больной. - Как же это я здесь? - спросила она, припоминая и соображая что-то. - Ведь, кажется, я была... - Да, вы были у генеральши фон Шпильце, - перебил её доктор. - я и привёз вас оттуда в карете, вместе с двумя людьми её. Бедная старушка, она ужасно перетрусила, - заметил он со спокойною улыбкой. - Скажите, что же было со мною? Я ничего не помню, - проговорила она, приходя в нервную напряжённость при смутном воспоминании случившегося. - Во-первых, успокойтесь, или вы повредите себе, - отвечал доктор, - а во-вторых - с вами был обморок, и довольно сильный, довольно продолжительный. Мне говорила генеральша, - продолжал он рассказывать, - что она едва на пять минут вышла из комнаты, как уже нашла вас без чувств. Ну, конечно, сейчас за мною - я её домашний доктор, - долго ничего не могли сделать с вами, наконец заложили карету и перевезли вас домой - вот и всё пока. - Вы говорите, что она только на пять минут уходила? - переспросила больная. - Да, не более, а воротясь, нашла вас уже в обмороке, - подтвердил доктор. - Стало быть, это сон был, - прошептала она. - Какой сон? не знаю, не помню... только страшный, ужасный сон. - Гм... Странно... Какой же сон? - глубокомысленно раздумывал доктор. Вы хорошо ли его помните? - Не помню; но знаю, что было что-то - наяву ли, во сне ли - только было... - Гм... Вы не подвержены ли галлюцинациям или эпилепсии? - медицински допрашивал он. Больная пожала плечами. - Не знаю; до сих пор, кажется, не была подвержена. - Ну, может быть, теперь, вследствие каких-нибудь предрасполагающих причин... Всё это возможно. Но только если вы помните, что был какой-то сон, то это, наверное, галлюцинация, - с видом непогрешимого авторитета заключил доктор. "Сон... Галлюцинация - слава богу!" - успокоенно подумала Юлия Николаевна и попросила доктора кликнуть девушку, чтобы осведомиться про детей. Вошла Груша и вынула из кармана почтамтскую повестку. - Почтальон приносил, надо быть, с почты, - пояснила она, хотя это и без пояснения было совершенно ясно. Юлия Николаевна слабою рукою развернула бумагу и прочитала извещение о присылке на её имя тысячи рублей серебром. - От мужа... Слава тебе, господи! - радостно проговорила она. - Теперь я совершенно спокойна. - Однако дней пять-шесть вы должны полежать в постели, - методически заметил доктор, убрав свою аптечку и берясь за шляпу. - Тут вот оставлены вам капли, которые вы попьёте, а мы вас полечим, и вы встанете совсем здоровой, - продолжал он, - а пока - до завтра, прощайте... И низенький человек откланялся с докторски солидною любезностью, как подобает истинному сыну Эскулапа. - В Морскую! - крикнул он извозчику, выйдя за ворота, и покатил к генеральше фон Шпильце. * * * - Nun was sagen sie doch, Herr Katzel?* - совершенно спокойно спросила его Амалия Потаповна. ______________ * Ну, что вы скажете, господин Катцель? (нем.) - О, вполне удачно! могу поздравить с счастливым исходом, - сообщил самодовольный сын Эскулапа. - Она помнит? - Гм... немножко... Впрочем, благодаря мне, убеждена, что всё это сон, галлюцинация. - S'gu-ut, s'gu-ut!* - протянула генеральша с поощрительной улыбкой, словно кот, прищуривая глазки. ______________ * Очень хорошо, очень хорошо! (нем.) - Ну-с?! - решительно и настойчиво приступил меж тем герр Катцель, отдав короткий поклон за её поощрение. Амалия Потаповна как нельзя лучше поняла значение этого выразительного "ну-с" и опустила руку в карман своего платья. - Auf Wiedersehen! - поклонилась она, подавая доктору кулак для потрясения, после которого тот ощутил в пальцах своих шелест государственной депозитки. Амалия Потаповна поклонилась снова и торопливой походкой стала удаляться из залы. Сын Эскулапа ещё торопливее развернул вручённую ему бумажку: оказалась радужная. - Эй, ваше превосходительство! пожалуйте-ка сюда! - закричал он вдогонку. Генеральша вернулась, вытянув шею и лицо с любопытно-серьёзным выражением. - Это что такое? - вопросил герр Катцель, приближая депозитку к её физиономии. - Это? Сто! - отвечала она с таким наивно-невинным видом, который ясно говорил: что это, батюшка, как будто сам ты не видишь? - А мне, полагаете вы, следует сто? - Ja, ich glaube*, "сто". ______________ * Да, я думаю (нем.). - А я полагаю - триста. - Зачем так? - встрепенулась Амалия Потаповна. - А вот зачем, - принялся он отсчитывать по пальцам, - сто за составление тинктуры, сто за подание медицинской помощи, да сто за знакомство с вами, то есть мою всегдашнюю долю, по старому условию. Генеральша поморщилась, вздохнула от глубины души и молча достала своё портмоне, из которого ещё две радужные безвозвратно перешли в жилетный карман Эскулапа. - Вот теперь так! и я могу сказать: auf Wiedersehen! - с улыбкой проговорил герр Катцель и, поправляя золотые очки, удалился из залы.
Екатерина: ДВА НЕВИННЫХ ПОДАРКА Доктор Катцель, несколько дней сряду навещавший Бероеву, нашёл, наконец, что она поправилась и может встать с постели. Хотя Юлия Николаевна чувствовала некоторую слабость в ногах и по временам небольшую дрожь в коленях, но доктор Катцель уверил её, что это ничего не значит, ибо есть прямое, нормальное следствие бывшего с нею припадка, которое пройдёт своевременно, после чего, ощутив в руке приятное шуршание десятирублёвой бумажки, он откланялся с обычной докторски солидной любезностью. Позволение встать с постели пришлось как нельзя более кстати для Юлии Николаевны: это был день рождения её дочки. Прежде всего она оделась и поехала в почтамт - получить присланные деньги. Муж писал ей, что оборот, который он предполагал сделать, удался совершенно и, вследствие этого, высылаются деньги; что вскоре и ещё будет выслана некоторая сумма, ибо промысловые дела идут отлично, а с весной на самых приисках есть надежда пойти им ещё лучше. Всё это могло задержать Бероева на неопределённое время, и поэтому он полагал, что вернётся едва ли ранее семи-восьми месяцев. - Лиза, что тебе подарить сегодня? - приласкала Бероева дочку, возвратясь из Гостиного двора с целым ворохом разных покупок. - Что хочешь, мама, - отвечала девочка, кидая взгляд на магазинные свёртки, откуда, между прочим, торчали ножки разодетой лайковой куклы. - Я тебе с братишкой привезла гостинец, по игрушке купила, - с тихой любовью продолжала болтать она, лаская обоих ребятишек. - Отец целует вас и пишет, чтобы я тебе, Лиза, в день рождения подарила что-нибудь! Чего ты хочешь? - Не знаю, - застенчиво сказала девочка, кидая новый взгляд на соблазнительные свёртки. - Видишь ли что, - говорила Юлия Николаевна, - ты теперь девочка большая, умница, тебе уже пять лет сегодня минуло. Я для тебя хочу сделать особенный подарок. - Какой же, мама? - любопытно подняла на неё Лиза свои большие светлые глазёнки. - А вот постой, увидишь. Когда я сама была маленькой девочкой и когда мне, точно так как тебе, минуло пять лет, так папа с мамой подарили мне старый-престарый серебряный рубль. Он и до сих пор ещё цел у меня. Подай мне вон ту шкатулочку с туалета... Дети бросились за маленькой полисандровой шкатулкой. - Вот видишь ли, какой он старый, - продолжала Бероева, показывая большую серебряную монету ещё петровского чекана, - старее тебя и меня, старее бабушки с дедушкой, да и прадедушки вашего старее: этому рублю сто пятьдесят два года, - видишь ли, какой он старик! Так вот, я теперь дарю его тебе. Лиза обвила пухлыми ручонками её шею и принялась крепко целовать всё лицо: нос, рот, глаза, подбородок и щёки, как обыкновенно любят выцеловывать дети. Она была в восторге от подарка, целый день не выпускала его из рук; ночью положила с собою спать под подушку, рядом с новою куклою, и только на другой день к вечеру спрятала в свою собственную шкатулку - на память. * * * Прошло около двух месяцев со дня внезапной болезни Бероевой. Семейная жизнь её текла мирно и тихо, в своём укромном углу, среди занятий с детьми, кой-какого рукоделия книг с нотами. Почти нигде не бывая и почти никого не принимая к себе, она жила какою-то вольною затворницею, переписывалась с мужем да московскими родными и была совершенно счастлива в этом ничем не смущаемом светлом покое, словно улитка в своей раковине. Одно только, что изредка тревожило её, это - воспоминание о внезапном припадке у генеральши фон Шпильце, - воспоминание, которое всегда ставило её в тупик и посеяло страх: что, если начало этой болезни, этих галлюцинаций, есть ещё у неё в организме и разовьётся впоследствии до серьёзных размеров? Бероева была убеждена, что это - галлюцинация. Мужу она ничего не писала пока о случившемся, зная, что это его будет постоянно грызть и тревожить. Между тем к концу второго месяца её подстерегал страшный, неожиданный удар: она явно почувствовала и явно убедилась, что припадок не был галлюцинацией, что всё испытанное ею и казавшееся сном была голая действительность, дело гнусного обмана, коварная ловушка, западня, в которую, когда потребуется, ловила честных женщин генеральша фон Шпильце. В ней поселилось теперь твёрдое убеждение, что это так, хотя существенных доказательств она никаких не имела и не могла разгадать всех нитей и пружин этой дьявольской интриги. Бероева почувствовала себя беременною. Горе, стыд, оскорбление женского достоинства и ненависть за поругание её лучших, святых отношений одновременно закипели в её сердце. "А если она не виновата, если я сама причиной всему, если во мне самой загорелось тогда это гнусное желание", - думала иногда Бероева, и эта мысль только усиливала её безысходное горе. Были минуты, когда она ненавидела и презирала самое себя, обвиняя только себя во всём случившемся. И это естественно - потому что, не имея никакого понятия о трущобах подобного рода и агентствах добродетельной генеральши, ей и в голову не мог прийти заранее обдуманный план: назначение господина Зеленькова, счастливая мысль мнимой тетушки Александры Пахомовны и всё прочее, что послужило к осуществлению прихоти молодого князя. Она была слишком хороший и честный человек для того, чтобы допустить явную, неопровержимую возможность такого чёрного дела. И вот эта-то двойственность в предположениях - то обвинение себя самой, то подозрение на генеральшу и князя - мучила её нестерпимо. И между тем она должна была терпеть, молчать и таиться. Образ мужа и эти весёлые дети стали для неё каким-то укором; чем нежнее были письма Бероева, чем веселее и счастливее ласки ребятишек, тем больше и больше давил её этот укор, хотя и сама себе она не могла дать верного отчета: что именно это за укор и почему он её донимает? "Как быть? открыться ли мужу? - приходило ей в голову. - Открыться, когда сама не знаешь, не помнишь и не понимаешь, как было дело, - какой дать ему ответ на это? Себя ли винить, или других? Поселить в нём сомнение, быть может, убить веру в неё, в жену свою, отравить любовь, подорвать семейные отношения, и наконец - этот будущий ребёнок, если он останется жив, - чем он будет в семье? Какими глазами станет глядеть на него муж, который не будет любить его? И как взглянут на неё самое законные дети, когда вырастут настолько, что станут понимать вещи?" Вот вопросы, которые неотступно грызли и сосали несчастную женщину. Наконец - худо ли, хорошо ли - она решилась скрывать, скрывать от всех, и прежде всего от мужа. "Пусть будет, что будет, - решила Бероева, - а будет так, как захочет случай. Если откроется всё, и он узнает - пусть узнает и поступает, как ему угодно, но я сама не сделаю первого шага, не напишу и не скажу ни слова". Таково было её решение, которое не покажется странным, если вспомнить сильную, страстную любовь этой женщины к мужу и боязнь поколебать её каким бы то ни было сомнением, - если вспомнить, что у неё были дети, для счастия которых она считала необходимою эту полную, взаимно верующую и взаимно уважающую любовь. Она предпочла лучше мучиться одна, но не отравлять, быть может, мучениями его жизни. Она решилась лучше скрыть, то есть обмануть, лишь бы не поколебать своё семейное счастье. Из-за одной уже этой боязни у неё не хватало духу и энергии открыть мужу то, что для неё самой было тёмной и сбивчивой загадкой. В этом случае Бероева поступила как эгоистка, но эгоизм такой сильно любящей женщины и понятен, и простителен. "А если и откроется, - божья воля, - всё же не через меня!" - порешила она и всё-таки продолжала втайне ждать, страдать и сомневаться.
Екатерина: МАСКАРАД БОЛЬШОГО ТЕАТРА Самые популярные из петербургских маскарадов, бесспорно, маскарады Большого театра. Хотя порою по всем залам атмосфера доходит там почти до банной температуры, хотя в столовой постоянно накурено табачищем до того, что не только съесть что-либо, но и дохнуть невозможно, чтобы не закашляться до удушья, хотя, наконец, по всем лестницам распространяется вонь нестерпимая от жарящихся на кухне рябчиков и бифштексов — однако петербургская «публика» весьма усердствует и благоволит к театральным маскарадам. Что в них особенно заманчивого — не знаю; но театральный маскарад служит пунктом безразличного вмещения всех каст и сословий. Вы думаете, например, что эта великосветская дама (блистающая на словах своей наивностью и целомудрием относительно некоторых предметов житейской опытности), в то время как она с любопытством спрашивает, что такое маскарад, и сожалеет, что никогда не видала его, — вы думаете, она и в самом деле никогда не бывала там? Жестоко ошибаетесь: бывает, довольно часто, почти постоянно бывает; но ездит с предосторожностями и фокусами: она нарочно подобрала себе для этого камеристку одного роста с собой, подобрала глупенькую великосветскую приятельницу, тоже подходящего роста; и вот втроём отправляются в то заманчивое место, о котором в салоне обе говорят, что не имеют ни малейшего понятия. У камеристки в запасе есть несколько пар перчаток и несколько бантиков. Втроём появляются они в маскарадной зале, каждая порознь интригует, кого вздумается, потом сходятся все трое в женской уборной, чтобы перемениться своими домино и капюшонами, отстегнуть какой-нибудь старый и пристегнуть новый бантик и затем снова появиться, в новом образе, среди маскарадной залы. Увы — теперь одной из них нельзя уже притвориться неведением маскарадных таинств, потому что камелия, увидя её в ложе со своим покровителем, разыграла сцену ревности и учинила великий скандал, сорвавши в коридоре маску с лица простоватенькой приятельницы целомудренной дамы. Да, между этими Дианами большого света выходят иногда в маскарадных ложах прелюбопытные стычки, причём каждая злобно и ревниво замечает в глазу другой малейшую соринку, а назавтра, без масок, обе будут казаться милейшими приятельницами и удивляться одна перед другой: что это, дескать, наши мужья находят в этих маскарадах, и уверять одна другую, что обе не имеют о запретном плоде никакого понятия. А эта престарелая матрона, считающая себе под шестьдесят лет, хотя и говорит, что ей только сорок? Глядя на неё в гостиной и слушая там её речи, вы останетесь убеждены, что это — пирамида строгой, непоколебимой нравственности, а между тем эта пирамида, скрывши под капюшоном и маской своё разрушающееся безобразие, из тёмной литерной ложи высматривает себе поклонников, очень юных и вполне ей неизвестных. А этот почтенный старичок? Весь на пружинах, стан в корсете, шея на подпорках, дабы голова не качалась чересчур уже шибко, лицо и волосы раскрашены, одна нога в гробу, другая на маскарадном паркете. Живой покойник! — Ваше превосходительство! Вы зачем пожаловали сюда? — Отдохнуть от важных моих занятий. — Так, совершенно правильно: два часа ночи — самое удобное время для отдыха. — Я, впрочем, больше для внука, — как бы в оправдание замечает старичок. А внук, должно быть, тоже больше для дедушки, который очень усердно и внимательно лорнирует проходящих под масками внучек. И он — постоянный посетитель маскарада! Маскарад, как и всё в Петербурге, имеет своих «завсегдатаев». Есть личности, которых вы видите везде и повсюду, а другие — которых можно встретить только в маскараде. Вон — необыкновенно важной, суровой походкой шагает какой-то друз или маронит в национальном своём костюме, которого маски известного сорта называют «туркой». Он — первый из первых посетителей маскарада: появляется добросовестно и буквально первым, как только ещё начинают зажигать лампы, и уходит последним, когда они уже потушены. Иные из завсегдатаев приезжают «для моциону», другие — «для возбуждения аппетита», третьи — «для сна», чтобы задать где-нибудь в уголку добрую высыпку, четвёртые — для искания приключений с особами вроде пирамиды; но пирамиды предпочитают больше приключения с «восточными человеками» из армянской породы, которые тоже расхаживают по зале, в пёстрых нарядах, и всеми силами стремятся походить на «конвойных князей», хотя сами только живут в приказчиках по «азиатским магазинам». Вон — слоняется из угла в угол по зале, по фойе и по всем коридорам плюгавенькая рыжая личность в очках. Это — самый усерднейший из всех усердных фланеров петербургских. Чуть происходит где-нибудь чтение, концерт, лекция, спектакль, даже гулянье — можете быть твёрдо уверены, что вы встретите этого господина. Надо удивляться только, как хватает времени и терпения, чтобы выработать себе такое исключительное вездесущие, так что просто кажется, будто оно для него священнейший долг, в некотором роде — обязанность служебная. Если бы за ужином он как-нибудь случайно подсел к вам, изъявя желание вступить в разговор, то не вступайте и удалитесь благоразумно, потому — что за охота говорить с незнакомым человеком? — у вас в маскараде, вероятно, и без того отыщется много своих собственных, вполне вам известных знакомых. Тут же, вечно окружённый масками, болтает на всевозможных языках наш «вечный жид», который с незапамятных времен живёт в Петербурге и чуть ли не был графом Калиостро. Он не стареет и не изменяется нисколько: таким знавали его наши деды, а быть может — и внуки даже. Иные — бог их прости — говорят, будто Антон Антоныч Загорецкий был с него списан Грибоедовым, другие — называют папашей покойницы Юлии Пастраны. Вот, между прочим, проходят не совсем-то твёрдой походкой мрачные физиономии нечёсаного свойства, в очках, с претензией на изображение сатирического ума в глазах и улыбке. Они, вопреки принятому обыкновению, пропагандируют сюртуки и пиджаки в маскараде, стало быть, некоторым образом заявляют свою «борьбу с предрассудками» и «приносят служение прогрессу и обществу». У некоторых из них, как выражение уже самой крайней борьбы с рутиной, а быть может, и с коньяком, из-под неопрятного жилета виднеется полоса белой сорочки. Это — жалкая литературная и «обличительная» тля, благодаря которой слово «литератор» сделалось в последнее время каким-то презрительно-ругательным прозвищем. Вон — шныряет, словно гончая собака, достолюбезнейшая личность «всеобщего дядички», которого останавливают на каждом шагу тысяча знакомых и бездна масок. Некоторые из них ради нежности называют его даже «тётичкой». Можете быть уверены, что к концу маскарада «всеобщий дядичка» не успеет ещё раскланяться со своими знакомыми — до того их много. Но всех завсегдатаев не перечтёшь. Из женщин можно отметить один только вновь народившийся маскарадный тип, ещё не существовавший в эту эпоху конца пятидесятых годов, к которой пока ещё относится течение событий нашего рассказа. Это — особого рода маски, которые называют себя, бог уж их знает, с какой стати, «нигилистками», хотя между заправскими нигилистками и ими такая же разница, как… Выбирайте сами любое сравнение из двух совершенно противоположных предметов. Те, по крайней мере, несмотря на все свои странности, думают о чём-нибудь серьёзном и добросовестно режут себе лягушек, а эти — всю свою жизненную задачу полагают в шныряньи по маскарадам, ходят там с «литераторами», но чуть завидят какого-нибудь кавалергарда или гусара — опрометью бросаются к нему и рассказывают о том, как им надоели литераторы, а когда сами они надоедят кавалергарду, то удаляются под сень «литераторов» и повествуют о том, как им надоели кавалергарды. Вообще эти маски чувствуют влеченье к личностям двух означенных категорий и убеждены почему-то, что это именно и есть нигилизм. Хотя в нашем маскараде и тени нет того, чем являются парижские Большой оперы, но всё-таки и это довольно пёстрый калейдоскоп. Огни люстр, звуки музыки, бродящая толпа, пёстрые наряды, впрочем, с преобладанием чёрного цвета, шляпы, медные каски, гусарские венгерки и белые султаны уланских шапок, фраки и эполеты, восточные человеки и комические уроды в эксцентричных костюмах, в которые наряжают театральных статистов, наконец, отчаянный канкан, на поприще которого подвизаются личности обоего пола, составившие себе из этого танца житейскую специальность и получающие «за труды» по два рубля награждения да белые перчатки в придачу, — всё это представляет довольно живую, яркую и пёструю картину. — Так ты дашь место моему мужу? — слышится в проходящей толпе. — Я уже дал тебе честное слово… — Ну, если он будет определён, в следующий маскарад — я твоя… И пара затирается толпою. * * * — Я тебя знаю! — И я тебя знаю. — А кто я такая? — Маска, ищущая ужина. Это один варьянт маскарадных разговоров; другой — несколько короче, зато разнообразнее: — Я тебя знаю. — Знаешь? Ну, это не делает тебе чести. Убирайся! Засим можно самым невольным образом подслушать множество фраз, уверений и возгласов: -------------------------------------------------------------------------------- — Душка штатский, дай рубль на память. * * * — Ты мне не верь, я подлец: право, подлец! — Верю. * * * — Знаешь, зачем у тебя усы в струнку вытянуты? — Зачем? — Ты воображаешь, что они у тебя стрелы амура; только венгерская помада ведь некрепка: кончики гнутся и не пронзят ничьего сердца. * * * — А ты читала мой «Переулок»? — Нет, не читала. — Ну, стало быть — дура… А ты прочти: это диккенсовская вещь, право. Все в восторг приходят, одобряют. * * * — А ты угостишь меня ужином? — Гм… Коньяку бы выпить… — А у меня Пунков сегодня был. — С чем тебя и поздравляю. * * * — Так ты меня любишь? — Люблю… только ты привезёшь мне завтра браслетку? * * * — А я его обличу! — Обличи, обличи, каналью! распечатай его на все четыре корки… Коньячку не хочешь ли? — Можно! * * * — Дядичка, ты мне дашь рольку в любительском спектакле? — А что за рольку? * * * — Отчего ты так озабочен? — Он жену поймал в маскараде. — Гм… Поздравляю! * * * Перекрёстный огонь подобных фраз и разговоров во всех концах неотразимо преследует наблюдателя, который под этими чёрными масками может разгадать по одной только интонации голоса оттенки множества чувств, надежд, желаний, а паче всего пустоты с самолюбивою суетою, одолевающих души человеческие; может догадаться о десятках житейских драм, комедий и водевилей, которые то начинаются, то приходят к развязке под сводами этой большой маскарадной залы. * * * К князю Шадурскому подошла маска в чёрном домино, с белой камелией в волосах, и с молчаливой робостью взяла его под руку. Князь пристально оглядывал её фигуру, очерк лица, губ и подбородка, её глаза и кисть руки, стараясь по этим признакам догадаться, кто бы могла быть подошедшая к нему особа. По руке её заметно пробегала дрожь внутреннего волнения, большие голубые глаза глядели из-под маски грустно и томно, а губы как-то нервически были сжаты. Она нисколько не походила на привычных маскарадных посетительниц, бойких искательниц приключений, и, казалось, была необыкновенно хороша собою. Шадурский никак не мог догадаться, кто она такая. — Мне надо говорить с тобою, — начала маска нервным голосом и почти шёпотом от сильного волнения. — Ну, говори, — апатично ответил Шадурский. — Дело слишком серьёзное… Я попрошу полного внимания. — Это довольно мудрено в маскараде. — Мне больше негде говорить с тобою. «Начало весьма недурное и, кажется, обещает», — подумал князь с самодовольной улыбкой, любуясь изящною рукою и стройной фигурой своей маски. — Ты одна здесь? — спросил он. — Одна совершенно… Но не в том дело… Пойдём куда-нибудь, где народу меньше. — В таком случае уедем отсюда, — предложил Шадурский. — Как уедем?.. куда?.. Ты забываешь, я должна говорить с тобою, — тревожно изумилась маска. — Ну, вот и прекрасно! Поедем к Донону, к Борелю, к Дюссо, куда хочешь; там поговорим. Я, кстати же, есть хочу. — Ты шутишь, а моё намерение видеть тебя — вовсе не шуточное. — Тем лучше. Я о серьёзных делах иначе не толкую, как за бутылкой шампанского. — Князь!.. Бога ради… — сказала маска умоляющим голосом, в котором прорвалось затаённое страдание. — Я уже сказал. Не хочешь — как хочешь! — категорически порешил он, высвобождая свою руку, с явным намерением удалиться. Это был не более как ловкий манёвр: он заметил по всему, что маска от него не отстанет, что во всём этом обстоятельстве кроется нечто большее, чем обыденная маскарадная интрижка, и, как человек самодовольно-самолюбивый, заключил, что поступками несмелой маски явно руководит страсть к его особе, и только одно неуменье, одна непривычка к делу и новость положения заставляют её относиться к нему таким странным, необычным образом. А удобной минутой страсти и увлечения какой бы то ни было хорошенькой женщины почему же ему не воспользоваться? Он только по голосу старался догадаться, кто она: голос этот смутно казался ему как будто знакомым. Князь уж совсем было высвободился от неё, намереваясь подойти к случайно попавшейся навстречу знакомой маске, как вдруг первая стремительно схватила его за руку. — Я умоляю… останься!.. Ты не уйдёшь от меня, — встревоженно заговорила она. — Ты капризна, — зевая, заметил князь, — это скучно. Если хочешь говорить со мною, так поедем, а иначе — прощай. Женщина остановилась в раздумье. Это была для неё минута мучительной нравственной борьбы и тревоги. Князь, отвернувшись, рассеянно глядел по сторонам. — Я согласна… едем, — едва слышно выговорила она через силу, словно бы давил её нестерпимый гнёт, и, обессиленная этой минутной борьбой, подала ему свою руку. Шадурский торжествовал, хотя и сам бы себе не мог дать отчёта — почему именно он торжествует.
Екатерина: Петербургские тайны 60 серий В ролях Елена Яковлева Ирина Розанова Виктор Раков Николай Караченцов Ирина Климова Дарья Волга Наталья Гундарева Лидия Федосеева-Шукшина Валерий Баринов Владимир Стеклов Евгения Крюкова Виктор Авилов Александр Феклистов Дмитрий Брусникин Сергей Чонишвили Фёдор Стуков Сергей Безруков Брат и сестра Анна и Николай Чечевинские очень дружны. Николай - офицер, воевавший на Кавказе, Анна занимается музицированием, читает книги на французском и немецком языках. Николай вновь уезжает, а Анна влюбляется в женатого светского повесу Дмитрия Шадурского. В поместье появляется новая крепостная Наташа, дочь Палаши и покойного брата матери Анны и Николая. Отец очень любил её, дал ей прекрасное образование, хотел написать вольную. Но на охоте упал с лошади и умер. Мать Наташи запороли на конюшне до смерти. Она поклялась отомстить семье Чечевинских и извести под корень весь их род, и в итоге сильно преуспела в этом - носила старому князю водку и довела его до горячки, обокрала княгиню и написала ей страшное письмо от имени Анны, подкинула дочь Анны и Дмитрия Шадурского Машу генеральше фон Шпильце. У княгини Татьяны Шадурской рождается второй после Владимира ребёнок - Иван. Его отец - влюблённый в княгиню управляющий Шадурских, Осип Морденко. Ребёнка отдают на воспитание отцу, который теперь намерен отомстить семье Шадурских и разорить их. Анна остаётся без средств к существованию и закладывает золотой крестик. Николай с тяжёлым ранением возвращается с Кавказа и ищет сестру. Наташа меняет фамилию и вместе с Казимиром Бодлевским уезжает из России. Николай находит верного друга - Сергея Коврова. Прошло 16 лет. Наташа под именем баронессы фон Деринг и Казимир под именем Яна Владислава Карозича возвращаются в Россию. За ними следом возвращается семейство Шадурских. Дмитрий и Владимир очарованы Наташей. Маша возвращается из приёмной семьи к генеральше фон Шпильце, которая намерена продать её богатому повесе. Анна работает в трактире "Ерши". Иван занимается рисованием. Его отец Осип Морденко собирает векселя Шадурских, чтобы осуществить свой замысел и пустить княжескую семью по миру. Николай под видом графа Каллаша возвращается в Россию. Сергей Ковров на рауте у Шадурских влюбляется в замужнюю красавицу Юлию Бероеву, у которой есть двое любимых детей. Владимир ухаживает за подругой Юлии Долли Шиншеевой, богатой наследницей, хотя он совершенно не любит её. На рауте Владимир заключает с корнетом пари о том, что ему удастся добиться любви Юлии. Казимир ревнует Наташу к Николаю, в которого она влюбляется с первого взгляда. Генеральша фон Шпильце поощряет желание доктора Катцеля поэкспериментировать. В отсутствие мужа Юлия живёт в бедности. Она пытается продать генеральше серьги с бриллиантами. Долли готова выручить подругу, к тому же, рассказывает о пари, но Юлия непреклонна. Она едет к генеральше. В кофе ей подмешивают порошок. Она теряет сознание. Наташа водит Владимира и Дмитрия за нос. Княгиня Шадурская вспоминает, как Николай когда-то признавался ей в любви. Владимир сообщает корнету, что Юлия ответила ему взаимностью. Юлия теряет ребёнка. Возвращается муж. Она рассказывает ему правду. На следующее утро в газетах появляется сообщение, что муж Юлии Бероевой застрелился. Юлия назначает Владимиру встречу на маскараде. Маша сбегает от генеральши и встречает Ивана. Она пытается утопиться в Неве, но ей не позволяет этого сделать Анна. Отец Ивана умирает. Шадурская приезжает к сыну. Юлия пытается застрелиться на глазах у Владимира. На следующее утро становится известно, что её доставили в тюрьму за попытку убийства. Долли вся в слезах просит прощения у Юлии за то, что она познакомила её с Владимиром. Единственное, что девушка может сделать для Юлии, так это позаботиться о её детях, которым теперь приходится труднее всего... Сергей Ковров пытается найти свидетелей, которые смогут рассказать о пари. По просьбе Владимира корнет ничего не говорит на допросе, а главного свидетеля - дворника - убивают. Серея Коврова арестовывают по обвинению в убийстве. Николай понимает, что неравнодушен к Наташе. По знакомой фортепианной мелодии он узнаёт Анну. Генеральша готовится сделать Машу содержанкой, для чего хочет устроить лотерею невинности, т. е. аукцион. Основной покупатель - до безумия влюблённый в Машу управляющий Шадурских со странной фамилией Хлебонасущенский. Ковров бежит из тюрьмы. Юлия впадает в летаргический сон, и её заживо хоронят. По счастливой случайности мошенники раскапывают свежую могилу. Сергей пытается отыскать для лечения Юлии доктора Катцеля. Узнав правду, корнет вызывает Владимира на дуэль. Катцель боится, он отказывается лечить Юлию. После визита матери Иван рвёт векселя Шадурских. Корнет погибает на дуэли. Татьяна Шадурская признаётся Казимиру в любви, хотя тот по-прежнему любит Наташу. Анна узнаёт о том, что Маша - её дочь. Татьяна и Казимир бегут из Петербурга. Благодаря усилиям со стороны Катцеля Юлия идёт на поправку. Услышав разговор Казимира и Николая, Татьяна принимает яд. Дмитрий сходит с ума. Наташа разыгрывает комедию, что она влюблена в Шадурского. Анна и Дмитрий Шадурский венчаются. Из-за ревности Казимир пытается застрелить Наташу, но она его совсем не боится. Николай узнаёт правду о Наташе. Доктор Катцель раскаивается. Сергей делает Юлии предложение. Иван пытается выкупить Машу. Анна и Маша наконец встречаются. Долли понимает, что Владимир - мерзавец. Катцель погибает от руки Владимира. Тело Казимира находят в Неве. Сам Владимир тоже погибает. Николай прощается с Наташей, несмотря ни на что, он всё равно любит её. Сергей и Юлия уезжают в Швейцарию. Маша выходит замуж за Ивана. Прошёл год. Долли знакомится с семьёй Чечевинских, в беседах с Николаем она ищет утешения из-за последних нерадостных событий и вдребезги разбитого сердца. Наташа раскаивается и принимает яд. Маша блистает на балах, Иван пишет этюды на природе. Друг доктора Катцеля Платон Загурский с первого взгляда влюбляется в Наташу и клянётся вылечить её. Юлия и Сергей счастливы в Швейцарии с детьми Юлии от первого брака. Юлия ждёт ребёнка. Несмотря на любовь к Николаю, Наташа соглашается выйти замуж за Загурского. Генеральша фон Шпильце просит Загурского об услуге. Николай по-прежнему терзается из-за того, что не может быть вместе с Наташей. Он всё больше сближается с Долли. Наташа и Платон уезжают в Швейцарию и там встречают Сергея и Юлию. Наташа безжалостна к себе и требует, чтобы Загурский оставил её в покое, потому что она не хочет плести интриги против Сергея и Юлии. Во время ссоры Наташа наконец понимает, что Платон ей небезразличен. Николай делает Долли предложение. Наташа и Загурский возвращаются в Россию с письмом от Ковровых. Вскоре Сергей и Юлия приезжают в Россию. Генеральша фон Шпильце пытается отравить Загурского. Юлия и Сергей выступают свидетелями в суде. Они полностью оправданы. Генеральшу и бывшего управляющего Шадурских Хлебонасущенского отправляют по этапу в Сибирь. Наташа счастлива с Загурским. Долли выходит замуж за Николая. P.S. Не знаю, что ещё тут можно сказать. Этот фильм - именно фильм, поскольку назвать его сериалом просто язык не поворачивается - настоящий шедевр, бриллиант российсткого телевидения. Настолько качественная постановка, проработано всё до мелочей - декорации, съёмка, музыка, режиссерская работа на отлично. А актёрская игра - взгляды, мимика, интонации, жесты, даже молчание - во всём видна потрясающая работа, глубокое погружение в образ. Ни один герой не является проходным, ни один эпизод не лишний. Ярко, сильно, эмоционально, проникновенно проиграно всё до мелочей, веришь и не можешь оторваться ни на минуту. Что можно сказать о сюжете - да, сюжет изменён. Не настолько кардинально, как могло бы показаться, основные герои и сюжетные линии остались. Просто поменялось название и, я бы сказала, стержень повествования. Петербургские тайны - не трущобы, и этим всё сказано. Исчезли тюрьмы, улицы, нищие, малинники и притоны - разве кто-то стал бы на это смотреть? Безобразная старуха превратилась в привлекательную ещё молодую женщину, циничный светский кутила и мошенник - в справедливого мстителя, этакого графа Монте-Кристо, раскладывающего пасьянс из судеб своих врагов, ну а капитан Золотой роты, имеющий навар с любого крупного грабежа в районе - в защитника униженных и оскорблённых. А почему бы и нет? - ведь это закон жанра - в сериале должны быть положительные герои, которым симпатизирует зритель, должен быть счастливый конец и зло должно быть наказано. И я, как зритель, которому, к слову, очень понравилась книга, хочу сказать - как же здорово, что фильм называется Петербургские ТАЙНЫ. Огромное спасибо сценаристам и режиссёрам (да, их было трое) за то, что сделали этот фильм таким - может быть, несколько наивным, но несмотря на это, жестоким и жизненным, и вместе с тем добрым, оптимистичным и жизнеутверждающим.
Екатерина: «Петербургские тайны» хранятся в Москве Нет нужды пересказывать завязку этого замечательного исторического сериала. Ведь его мы уже не раз видели и раньше, но всё как-то урывками, по частям. И вот теперь ТВЦ предлагает вниманию зрителей полную версию: 48-серийную эпопею «Петербургские тайны» и 12-серийную «Развязку Петербургских тайн». В преддверии показа любимой саги все «мыльные» тайны мы выпытали у интригана Хлебонасущенского - актёра Валерия БАРИНОВА. - Валерий Александрович, вы часто появляетесь в сериалах. Нравится? - Для меня это мощнейшее средство воздействия на людей. Но, к великому сожалению, экран сейчас переполнен сериалами, романтизирующими бандитскую жизнь. Смотришь такое кино - и уже не понимаешь, кто хороший, кто плохой: все - герои, все умирают красиво. А в мозгах зрителей, особенно молодых, это откладывается и, боюсь, вырабатывает определённый стереотип поведения. Я и сам на экране очень много народу передушил, поубивал (в «Марше Турецкого», например, где сыграл бизнесмена с нехорошим прошлым). Но я старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек. - А как в «Петербургских тайнах» оказались? - Я и раньше снимался у Леонида ПЧЁЛКИНА: в многосерийном фильме «Дни и годы Николая Батыгина», в сериале, посвящённом драматургу Сухово-Кобылину. А потом случайно встретился с Пчёлкиным на телевидении, тот и говорит: «Слушай, есть роль. Ужасно неинтересная, но большая! Занудливый управляющий, у которого всё время требуют денег, а он отвечает: «Нет денег!» И так серий сорок...» А тогда «Петербургские тайны» были уже популярны - мой Хлебонасущенский ведь только в одиннадцатой серии появляется. Я согласился. Первой снимали сцену Хлебонасущенского и Морденко - Миши ФИЛИППОВА. И когда мы её сыграли, я понял: роль - гениальная, чистой воды Достоевский. Не зря Фёдор Михайлович Крестовского, автора «Петербургских тайн», очень ценил и даже хотел взять в свой журнал. Но снимали сериал по мотивам романа. Многое сценарист Анатолий ГРЕБНЕВ и сорежиссёр Вадим ЗОБИН дописывали прямо на ходу. Сам я текст всегда учу, как шутят артисты, после команды «Мотор!». Ношу с собой маркер, отмечаю свои «куски» и, пока гримируюсь, всё запоминаю. На «Петербургских тайнах» эта моя способность очень пригодилась. Прихожу на съёмки, Пчёлкин мне: «Учил текст?» - «Нет!» - «Вот и молодец - мы тут тебе новый написали!» И мне приносили монологи на трёх-четырёх страницах, примерно такие: «Подьячий Семёнов должен по закладным получить 17%, а если 30% вычислить после закладки дома и продажи леса...» И когда я это всё после двух-трёх прочтений заучивал, на меня смотрели, как на сумасшедшего. Особенно Наташа ГУНДАРЕВА поражалась: «Какой-то китайский язык!» А я просто запоминал мелодику фраз и потом старался логически разобраться, про что речь. ФЕДОСЕЕВУ-ШУКШИНУ тоже моё умение удивляло: сама она с текстом очень мужественно боролась, заучивала его дома и потом рвалась отсняться, пока не забыла. Вообще, в этом сериале артисты были подобраны изумительные и атмосфера на съёмках царила замечательная! А сценарий последних двенадцати серий был написан Вадимом Зобиным уже помимо романа: сюжет специально был выстроен на нас с Шукшиной. - Снимали «Петербургские тайны» в Петербурге? - Там снимали только «проходы» по улицам. А так искали Петербург в Москве. Для эпизода, когда я убийство дворника готовлю, подошёл интерьер Первой градской больницы - там колонны оказались подходящие. Хотя снимать «историческое» кино на «натуре» всегда нервно: обязательно в кадр влезет кто-нибудь в современном костюме! Сцены, которые по сюжету происходят в Калуге, тоже снимались в окрестностях Москвы - в Царицыне и Звенигороде. Но когда я оказался в Калуге на гастролях, обнаружил, что все калужане уверены: съёмки шли в их родном городе. Ещё запомнился смешной эпизод в монтажной. Пчёлкин монтировал нашу с Игорем ЯСУЛОВИЧЕМ сцену в трактире «Ерши», где мимо нас бегали половые. И вдруг закричал: «А этот как сюда попал?» И все увидели, что по экрану с тряпкой бегает... Лёня Голубков. Когда сериал только снимался, это был просто известный узкому кругу специалистов артист Пермяков, но после пресловутой рекламы он стал такой знаменитостью! Менять что-то было уже поздно - так и бегает в «Петербургских тайнах» Голубков с тряпкой, изрядно отвлекая внимание от действия. - Как отдыхаете от кино? - Я очень загружен в театре: кроме Малого, где у меня много ролей, играю в студии «Человек» и «A parte». И когда меня в одном интервью спросили: «Вы ходите в театр?», честно ответил: «Каждый день два раза! Утром - на репетцию, вечером - на спектакль». Но вообще я - футбольный болельщик. И человек азартный: играю во всё, во что можно играть. Люблю преферанс - эта игра замечательна тем, что тут надо думать и подбирать партнёров, которые умеют острить. Играю в домино, бывал на ипподроме. А вот в казино дал себе слово не ходить: хоть я и работающий человек, но не настолько шикарно живу. - Ваши домашние за вас «болеют»? - Они смотрят мои работы. Особенно жена и мама, которая живёт в Орле: я и сам родом оттуда. А вот сын Егор мои фильмы видит реже: он - человек занятой и сам - артист, работает в Малом театре. Ну а дочка Саша ещё маленькая, ей девять лет. Мы с ней раз гуляли в парке около дома, навстречу - какая-то женщина: «Ой, Сашенька, у тебя такой знаменитый дедушка!» Дочка насупилась, но я даже загордился: вроде пора в дедушки, а я - всего лишь папа!
Екатерина: Премьера телесериала «Петербургские тайны»: малобюджетная версия русской литературы второго ряда становится художественным событием Этот телесериал появляется в то время, когда отечественный зритель уже несколько пресытился семейными тайнами и бесконечными любовно-имущественными перипетиями латиноамериканских «мыльных опер» и отчаялся дожить до финала американской Санта-Барбары. Бабушки у подъездов, успешно борясь со склерозом, научились мысленно восстанавливать родственные связи мексиканских героев вплоть до седьмого колена и без запинки выговаривать сложносоставные иностранные имена. Страна усвоила, что богатые тоже плачут, и наплакалась вместе с ними вволю. Рано или поздно кто-то должен был произнести патриотическое: «Ребята, не «Семнадцать ли мгновений» за нами?!» На базе закрытого некогда славного ТО «Экран» возникло объединение «Сериал», одним из первых проектов которого и стали 60-серийные «Петербургские тайны». Роман Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы», имеющий подзаголовок «книга о сытых и голодных», публиковался в журнале «Отечественные записки» в 1864—1867 гг. и представлял собой классический образец социально-авантюрного романа для массовой публики — смесь парижских тайн Эжена Сю, лондонских трущоб Чарлза Диккенса и Энтони Троллопа, наивных копеечных романов «из аристократической жизни» (из тех, которыми зачитывалась горьковская проститутка Настя в «На дне») и физиологических очерков нового времени. (Переиздан он был в 1990 г., но сенсацией не стал. Так что сюжет был зрителю неизвестен). Сочетание фантастических интриг, романтически преувеличенных характеров со знанием местного быта и нравов (значительная часть «Трущоб…» посвящена криминальному «дну» Петербурга и написана с использованием воровского «арго») были «чрезвычайно богаты структурной информацией», то есть дали эффект и энергию настоящего «куска жизни». Этот «Достоевский для бедных», шедевр «низкого жанра», в качестве выбора для массовой телеаудитории был фактически идеален. Как бы ни плакали «богатые», российские «сытые и голодные» оказались ближе сердцам соотечественников. Бюджет проекта был мизерным — 25 тыс. долларов на серию. На натурные съёмки в Петербурге, где происходит действие, средств не хватило, поэтому невские виды снимались отдельно, а актёры — отдельно. Костюмы были перешиты из старых запасов, великосветские красавицы щеголяли в одних и тех же платьях из серии в серию. Однако бедность антуража искупалась опытом режиссёра Леонида Пчёлкина (возглавившего режиссёрскую группу) и превосходным составом исполнителей, проживающих самые романтические ситуации психологически подробно, даже дотошно. По «школе». Актёрский состав сериала — «сливки» популярных московских театров: Елена Яковлева («Современник»), Наталья Гундарева, Михаил Филиппов (Театр им. Маяковского), Виктор Раков, Сергей Чонишвили, Николай Караченцов, Сергей Степанченко, Иван Агапов («Ленком»), Ирина Розанова, Надежда Маркина (Театр на Малой Бронной). Именно добротная театральная выучка и положительный сценический опыт игры в классических русских драмах стали основой «фотогении» этого сериала, не позволив ему скатиться к анекдотическому: «Граф принялся ловко чистить апельсин, бросая кожу в кресла с непринуждённостью истинного аристократа». Сценарная группа, состоящая из Анатолия Гребнева, Елены Греминой и Михаила Угарова, обошлась с текстом Крестовского самым что ни на есть постмодернистским образом, придав несколько расхлябанной структуре журнального романа железные черты «Графа Монте-Кристо». Кроме того, им удалось сделать конфликт определённее, выпрямить сюжетные линии (для чего по ходу дела приходилось отказываться от весьма любопытных возможностей), уточнить и облагородить центральные характеры и привести свою историю к непротиворечивому хэппи-энду. «Трущобы» не случайно стали «тайнами». Герой Крестовского князь Николай Чечевинский, шулер, утративший фамильное имя и честь, равнодушный к судьбе пропавшей сестры, исчез — и на его месте в сериале явился русский Монте-Кристо на тайной государевой службе (в исполнении Виктора Ракова). Страдалица княжна Анна (Елена Яковлева) вовсе не заканчивала свои дни отвратительной проституткой Чухой на могилке скончавшейся чахоткой и потерянной во младенчестве дочери, а, напротив, сдав «жёлтый билет», респектабельной фурией помогала брату вершить правосудие. Поручик Сергей Ковров (Николай Караченцов) из мелкого бандита и мошенника превратился в отечественного Робин Гуда. Злые силы также получили более солидную литературную родословную: князь Владимир Шадурский (Сергей Чонишвили) определённо скучал на ставрогинский манер. Порок был наказан самым эффектным образом, а добродетель скромно торжествовала (вопреки Крестовскому, который в финале своего романа некстати решил сделаться мрачным скептиком). Но если месть героям «Петербургских тайн» была сладка на вполне европейский, монте-кристовский манер, то счастливы они были по-своему. Возвращение домой, в родные заброшенные Чечевины — только такой нравственный идеал мыслили себе предки владельцев вишнёвого сада. «Петербургские тайны» во многом обязаны своему успеху у публики и критики не столько авантюрному сюжету (хотя время новых российских авантюр снова разделило публику на «сытых и голодных»), сколько умелому созданию вожделенного образа той самой «России, которую мы потеряли». Здесь была не только свойственная лишь русской интеллигенции ностальгия по «дворянским гнёздам», но и освежающая близость Владимирки, Сибири и каторги. «Каторжные княгини, каторжные князья» (звучал в каждой серии песенный рефрен Марины Цветаевой) куда лучше каких-нибудь чеховских персонажей убедили публику, что никакой России никто на самом деле не терял. От сумы да от тюрьмы тут зарекаться по-прежнему не следует (это и в 1994 г. очень хорошо понимали), а все российские судьбы (и хижин, и дворцов) вершатся в каком-нибудь неброском трактире под названием «Ерши». Настоящим художественным смыслом обладал специфический хронотоп сериала. Во время первого показа пилотный выпуск из десяти серий обрывался в момент полного жизненного краха героев и торжества злодеев. Но очень точно используя возможности телевизионного сериала и грамотно манипулируя аудиторией, авторы попросили героя-резонера произнести: «Всё образуется. Надо только немножечко подождать». Это «немножечко» вылилось в полгода (для зрителей) и целых двадцать лет (для персонажей). «Петербургские тайны» — телероман о том, что «в России надо жить долго».
Екатерина: Петербургские тайны. Продолжение следует. В одном из многочисленных павильонов "Останкино", затерявшемся среди бесконечных коридоров и лестниц, студия "Сериал" снимала "Развязку петербургских тайн". Смахнув с декораций пыль, накопившуюся за два года бездействия, отгладив залежавшиеся костюмы, пытается оживить ушедшие в прошлое картинки. Хотя в сериалах не бывает прошлого - только настоящее и очень неопределённое будущее. И всё же... Плести интриги "Петербургских тайн" режиссёр Леонид Пчёлкин начал в те уже далёкие от нас времена, когда каждый вечер с экранов телевизоров в тесные квартиры соотечественников полились зарубежные мыльные потоки. Именно тогда Пчёлкин и группа его единомышленников сказали: "Хватит!". У нас есть наша жизнь, богатая событиями, наша история, богатая катаклизмами. Нужно действовать. Так родилась идея "Петербургских тайн". В 1992 году "под этот проект" на обломках творческого объединения "Экран" возникла студия "Сериал". Летом 93-го начались съёмки. Освоение нового жанра давалось с трудом. За его внешней лёгкостью и простотой скрывались доселе неизвестные подводные камни. Российским кинематографистам не помогал даже опыт производства многосерийных телефильмов, которые можно считать промежуточным звеном между художественным фильмом и сериалом. Сюжетные линии сериала, как известно, склонны к разветвлению, сценарии - к диалогам. Выяснилось: трудно писать многочисленные диалоги на хорошем уровне. Наконец, под занавес 95-го года 48 серий были готовы. И они заслужили не только пристальное внимание зрителей, но и одобрение критики. "Петербургские тайны" получили приз "ТЭФИ-97". И две премии на фестивале "Созвездие" (Наталья Гундарева за лучшую женскую роль и Михаил Филиппов за роль второго плана). "После того, как сериал вышел на экраны, мы получили много писем. Очень много, - рассказывает Леонид Пчёлкин. - Лично я прочитал около десяти тысяч. Людей интересовала судьба героев, оставшихся ненаказанными". Жанр сериала диктует ещё один закон: зло всегда должно быть наказано. Видимо, для того, чтобы покарать всех, кого не успели в прошлых сериях, Леонид Пчёлкин и Вадим Зобин уже без какой бы то ни было литературной основы написали сценарий "Развязка петербургских тайн". Это 12 серий по 52 минуты. Сюжетные ходы и меры наказания не разглашались. Было известно, что появились новые персонажи, так как список актёров пополнился новыми именами: Александр Феклистов, Сергей Безруков... Всего в съёмках было занято 25 человек. Плюс 251 человек съёмочной группы, в основном составе которой изменений не произошло. Оператором-постановщиком по-прежнему был Николай Васильков, режиссёром-постановщиком Леонид Пчёлкин (при участии Вадима Зобина), музыку к фильму написали Ольга и Андрей Петровы. Cъёмочный период приближался к завершению. Затем были монтаж и озвучание натурных съёмок, проходивших в Суханове, Братцево и Звенигороде. Премьеру новых серий зрители увидели в 1998 году. К слову, о третьем режиссёре сериала Марке Орлове по-прежнему мало информации, что странно.
Екатерина: ЕЩЁ 12 СЕРИЙ "ПЕТЕРБУРГСКИХ ТАЙН"! В 1997 году фанаты отечественных сериалов смогли поздравить друг друга, ведь режиссёр суперхита "Петербургские тайны" Леонид Пчёлкин в это время снимал на "Останкино" дополнительные 12 серий. Продолжение, которое ещё недавно никто не планировал, возникло благодаря писателю и сценаристу Вадиму Зобину. Тот в срочном порядке дописал "недосказанное" сценаристами предыдущих серий - Анатолием Гребневым, Людмилой Греминой и Михаилом Угаровым. Сюжет продолжения авторы отказывались выдавать даже под пытками. Но кое-какие секреты всё-таки удалось выведать заранее. Журналисты застали съёмочную группу во время подготовки эпизода семейных "разборок" Натальи Алексеевны (она же - Мария Солонцова, она же - баронесса фон Деринг), которую играет Ирина Розанова. Да-да, в продолжении эта экзальтированная интриганка выходит замуж за респектабельного доктора по имени Платон Алексеевич (Александр Феклистов). Кроме Феклистова появился ещё один новый исполнитель - Сергей Безруков, который сыграл благородного юного корнета. Глядя на него тогда, мало кто, разумеется, мог предсказать настолько блестящую актёрскую карьеру и такие знаковые, во всех смыслах, роли: Пушкина, Есенина, Высоцкого, даже самого Иисуса Христоса... Хотя началось всё для него по-настоящему, разумеется, с "Участка", а вовсе даже не с "Бригады". Песня про берёзы быстро стала народной... Все прочие артисты - "Кто по сюжету остался живой - все у меня на площадке..." - признавался Леонид Пчёлкин. Розановой на лицо положили чуть ли не килограмм белил: её героиня вчера выпила яду, так что надо иметь бледный вид. - Зрители "Петербургских тайн" вас, наверное, не любят? Вы играете такую жестокую женщину... - Как ни странно, многие относятся к моей героине с симпатией, сопереживают даже. Похоже, некоторая доля стервозности зрителям по душе. А потом, вы ещё увидите, как изменится моя героиня в новых сериях. - Вы уже несколько лет снимаетесь в "Тайнах". За это время можно было не только в кино поплакать, но и на площадке посмеяться? - Я когда работаю, у меня "приколы" в голове не укладываются. На байки я не мастерица. Но мы за эти годы действительно много чего пережили. Осенью 93-го мы снимали на ТВ эпизод, и вдруг "Останкино" начинают штурмовать. Вся съёмочная группа оказалась в заложниках. Ничего себе "прикольчик", да? ...Режиссёр Пчёлкин нервно прохаживался по останкинским коридорам со своей бамбуковой тросточкой. Нервно, потому что где-то посреди безумных московских улиц застрял в пробке Николай Караченцов - капитан грозной "Золотой роты" Сергей Антонович Ковров. Без него съёмка летела к чёрту. Но Караченцов из пробки всё-таки вырвался. Если бы кто-нибудь тогда знал, что беда подстережёт его именно за рулём автомобиля... - Николай Петрович, говорят, гонорары на - "Тайнах" не ахти... - Гонорары просто смешные. Но зато я писем от зрителей получил мешок как минимум. - За мешки, значит, трудитесь? Гражданский долг перед публикой отрабатываете? - Давайте без высокопарных оборотов! Если роль мне не нравится, то никаким гражданским долгом не заманишь. Мне просто понравился Ковров. Но потом, знаете, я действительно понял, что обязан соглашаться на продолжение. Раз люди так влюбились в нашу работу, я теперь в долгу перед ними. И вот Николай Петрович в павильоне. На нём роскошное серое одеяние пижона XIX века, а в руке целлофановый пакетик с пачкой "Примы" и зажигалкой. - Слушайте, я всю ночь ворочался, думал о вчерашней съёмке. И понял: когда Ира (Розанова) начинает вспоминать о своём прошлом, Саша (Феклистов) не должен вставать со стула. Он же в шоке. Он ведь жене что говорит: "Я не хочу о твоей прежней жизни ничего знать. Мне неинтересно, что ты раньше была б...ю! Я с тобой позже познакомился"... Пчёлкин: Так! Кто тут вообще режиссёр, скажите мне?! Розанова (Караченцову). Зря ты, Петрович, всю ночь из-за Сашки страдал. Пчёлкин. А вам, Ира, всё-таки надо будет поплакать. Розанова. Хотите? Пчёлкин. Хочу. Но только слегка. Розанова. То есть слёзы слабенькие? Но чтобы "читались" влёгкую, да? Вот такие у них тогда были "тайны". Закончили вовремя, пробки позволили. Эфир дополнительных 12 серий, со всеми слезами и безо всякой "Примы", разумеется, прошёл в 1998 году на ура. И так печально вспоминать сейчас о том, что ни Леонида Пчёлкина, ни Вадима Зобина уже нет с нами. А про третьего режиссёра Марка Орлова известно совсем мало, к сожалению... Последней серьёзной работой Пчёлкина стала "Саломея", которую он придумал вместе с актёром Дмитрием Брусникиным - и тоже, разумеется, по историческому роману, который на этот раз назывался "Приключения, почерпнутые морем житейским". Там снова была Ирина Розанова, совсем ещё молодые Ольга Будина и Дарья Мороз, уже более известный Сергей Безруков, Александр Домогаров, Игорь Ясулович... Была там и Наталья Гундарева - к сожалению, роль свахи стала для неё последней... Николай Караченцов с Ириной Купченко сыграли супругов... Одной из последних актёрских удач Караченцова стала роль князя Печорского в сериале "Счастье ты моё", где он сыграл вместе с Мариной Александровой...
Екатерина: Убитый лакей сидел на диване и пил кофе Малая Дмитровская, 18 - этот адрес хорошо известен алкоголикам. Здесь, в левом флигеле усадьбы, располагается "Общество анонимных алкоголиков". А вот центральная часть усадьбы прославилась теперь тем, что в ней снимали продолжение "Петербургских тайн". Зрители так полюбили наш отечественный сериал с родными звёздами, что буквально завалили режиссера Леонида Пчёлкина мешками писем. И ему ничего не оставалось делать, как доснять дополнение к сочинению Крестовкого ещё в двенадцать серий "Развязку "Петербургских тайн". Сценарий написал сорежиссёр Пчёлкина Вадим Зобин. На лестнице на стульчике сидела царственная Лидия Федосеева-Шукшина, по фильму она жуткая злодейка, всем строит козни, но добро восторжествует, она будет наказана. В огромной зале у окна пристроились гримёры. Один из них подстригал "бородку" Александру Феклистову - доктору Загурскому, ждал своей очереди Виктор Раков - граф Калош. Рядом костюмер что-то подшивала прямо на Николае Караченцове - Коврове. Караченцов только что прилетел из Челябинска и за время перелёта успел похудеть. Он не выпускал из рук текст, срочно доучивая роль. Юрий Каюров - следователь по уголовным делам - проговаривал, меняя интонации, свои реплики. Начали репетировать, и тут выяснилось, что мебель - антикварная и хлипкая. Едва Караченцов отбросил лакея на диванчик, как в диванчике появилась угрожающая трещина. Снимать крупный план умирающего лакея на нём было уже опасно. Вообще съёмки шли в экстремальных условиях. Камера была такая старенькая, что, казалось, тоже вот-вот развалится. Костюмы все подобраны. Это значит, что в них сыграна не одна роль и не одним актёром. Как сказал Николай Караченцов, хорошо, что зрителю не дают возможности разглядеть толком, в чём графья ходят. Но всё это ерунда! Зато какие актёры! На съёмках решили уточнить характер Коврова (Караченцова) в сцене объяснения его со злодейкой Амалией Потаповной (Федосеевой-Шукшиной). Ковров здесь ледяной или бурлящий? Ответ был прост: "Да разве Караченцов может быть ледяным?! Он всегда бурлит!". Позднее выяснилось, что бурлящий здесь не только Караченцов, но и внешне выдержанная Федосеева-Шукшина. И лихорадочный румянец, выступавший на её лице от длительного ожидания, всегда сопутствующего съёмкам, дополнил внешний рисунок роли. Не обошлось и без курьёза. Оператор, заглянув в глазок камеры, внезапно обнаружил за спиной Амалии Потаповны спокойно сидящего на диване лакея. "Убитый лакей сидит на диване и пьёт кофе!" - в сердцах воскликнул оператор. Объединение "Сериал", в котором снимали "Развязку "Петербургских тайн", тогда отпраздновал свой пятилетний юбилей. Его художественный руководитель народный артист России Леонид Пчёлкин говорил об этом с гордостью. Первые плоды: "Петербургские тайны" (а это 48 серий) уже были удостоены высшей российской телевизионной награды - ТЭФИ. А как праздновал Пчёлкин юбилей? Он трудился как пчёлка.
Екатерина: ...Про Наташу Моя любимая роль Розановой, вообще не видела у Ирины плохих или поверхностных ролей, даже когда она снимается в поверхностных фильмах (всегда чувствуется характер и проникновение в образ, даже по "Любовнице" это было видно, хотя сам сериал был... кхе, кхе...), но в "Тайнах" она цепляет настолько... словно достаёт до дна сердца. Из-за этого, наверное, Наташа и стала моей любимой героиней. Даже когда она совершает плохие поступки, сыграно так, что сочувствуешь и сопереживаешь. У неё, несмотря на всё, есть душа и сердце... Борьба силы и слабости, ненависти и раскаяния... И эту противоречивую сущность Ирина блистательно воплотила. Ирина Розанова о роли Наташи: "Прежде чем давать согласие на эту роль, я долго думала: а стоит ли? Ведь, с одной стороны, именно те-левидение приносит большую по-пулярность, но, с другой, есть гаран-тия на всю жизнь остаться только Наташей. И всё же я рискнула, поскольку сериал сделан по мотивам романа Крестовского. Это замечательная классика. Но на Наташу я совершен-но не похожа. Единственное, что нас связывает, — сильный характер. Я, как и она, никогда не была рох-лей. Но я и не обладаю столь расчёт-ливым, холодным умом, как она. Тут дело в другом: играя отрицатель-ный персонаж, я всё равно ищу в нём положительные стороны. Всё, что творила моя Наташа, — это вен-детта. Это месть за свой род, за мать, хотя в итоге эта женщина и получи-ла своё сполна. Причём наказали её страсть и любовь, то есть именно те чувства, которыми она легко играла и удачно использовала..." В кино иначе Наталья и поступить не могла. Мать её запороли насмерть на скотном дворе, а её саму отправили прислуживать тем самым господам. Как надо было ей поступать? Я бы тоже мстила. Мать - это святое. Между прочим, очень интересное отличие фильма "Петербургские тайны" и книги "Петербургские трущобы" именно в судьбе Натальи. В фильме мать Натальи запороли на скотном дворе, она мстила Чечевинским, но потом, когда встретила человека, искренне полюбившего её, она встала на "путь исправления", скажем так, то есть никому больше не причиняла зла, все её козни были продиктованы тогда именно местью. А в книге мать Натальи просто лишили привелигированного положения в доме, но не забивали насмерть, то есть столь серьёзного повода так люто ненавидеть Чечевинских не было... А в конце книги Наталья так же продолжает свою жизнь аферистки, воровки и обманщицы на пару с Казимиром Бодлевским, и весьма успешно... То есть, в сериале Наталья стала злодейкой под влиянием обстоятельств, и поэтому мы понимаем её состояние, мы сочувствуем ей, а книжная Наталья - злодейка по своей сути, человек без стыда и совести. В книге мне совершенно не было её жалко, там её и жалеть-то особо не надо: все афёры проходят с блеском, да ещё и хеппи-энд для злодейской парочки - в тюрьму не попали, пособники не убили, а свалили в Польшу и дальше пакостят... Конец этой истории совершенно не тот, что в фильме. В сериале он закончился хеппи-эндом. А в книге как раз так, как, скорее всего, было бы в жизни. Да, несправедливо, но более правдиво. В этом отношении не согласна со сценарием. Наталью не жалко в книге, наверное, потому, что, читая, не так ярко представляется видимость образа, как в кино. Глаза, жесты рук, движения, этого не передать в книге. НО! Совершено непередаваемы помыслы героя в кино. О чём думает он, можно подчас знать, если читал книгу. В это время показывают шторм, или бурю, или дождь, а может, покой и птиц в вышине, но подлинность мыслей - не узнаешь, пока не прочтёшь. В кино можно уловить только их направление. Сложно сказать, что из описания Всеволода Крестовского точно подходит "сериальной" Наташе. Разумеется, у Ирины Розановой нет никаких сросшихся бровей, а значит, у Наташи их тоже нет. Я бы не сказала, что Наташа - почти красавица, скорее, это можно сказать о моей любимой Долли, но никак не о Наташе, которая считалась первой красавицей светского Петербурга. Странное описание касается губ Наташи, даже не знаю, что сказать. Всё-таки по-прежнему верю в то, что книжная Наташа и "сериальная" - это не одно и то же. Да, читать, что она, должно быть, жила за границей за счёт богатых мужчин, т. е. фактически была содержанкой, а также то, что вовсе не являлась дочерью князя Алексея Турусова, немного странно, это порой напрягает. Но поскольку я не думала об этом прежде, то и сейчас углубляться в эту тему сильно не стану. Конечно, что-то есть в Наташе от Соньки Золотой Ручки, но с той вообще мрак, особенно в сериале про неё. Она и дочку свою тоже приучила воровать, такой кошмар... Хотя, по сути, тоже несчастная женщина - детей своих совсем не видела, любви не знала, печальная судьба у неё... Думаю, история Наташи всё-таки немного похожа на историю Анны Платоновой из "Бедной Насти". Ведь отец Анны - князь Пётр Долгорукий (хоть и не знает о том, что у него есть дочь), мать - крепостная Марфа. Отец Наташи Алексей - брат княгини Чечевинской (да, возможно, она - не его родная дочь, но подробностей мы всё равно не знаем никаких!), мать - крепостная Палаша. Анну старый барон Корф воспитал, как дворянку - она играла на фортепиано, пела, читала книги на иностранных языках, ходила в красивых платьях и носила дорогие украшения. То же самое было и с Наташей - она знала несколько иностранных языков (французский и немецкий), отец подарил ей золотое колье с бриллиантами и сапфирами, и она тоже знала те самые мелодии, которые Анна Чечевинская бесконечно исполняла... Анну Платонову в первый раз унизил Владимир Корф, заставив её исполнять танец Саломеи. Для Наташи начало её унижениям, разумеется, положил тот момент, когда с неё сняли "барское" платье. Если посмотреть на Наташу, то видно, что она была потрясена этим... "Благодетеля" Анны, барона Ивана Корфа, неожиданно отравили, и она осталась совсем одна в огромном мире... Отец Наташи упал на охоте с лошади, выжить ему не удалось... Дальше начинаются отличия... Анна - талантливая актриса, она мечтает выступать на сцене императорского театра. У Наташи такого таланта нет, хоть она и играет постоянно на публике. В Анну одновременно были влюблены князь Михаил Репнин и барон Владимир Корф. Наташа полюбила князя Николая Чечевинского (думаю, всё-таки взаимно!), но быть вместе они, увы, не могли... Мне запомнилась эта роль Ирины Розановой в сериале «Петербургские тайны», где она сыграла крепостную Наташу. Со стороны кажется, что её героиня – расчётливая, лицемерная и лживая, однако… Юная девушка выросла настоящей дворянкой, её окружали красивые наряды и ослепительный блеск драгоценностей. Она могла сыграть на фортепиано даже сложные композиции, с лёгкостью читала книги на французском и немецком языках. Её отец, дворянин Алексей, любил Наташу, он дал ей прекрасное образование и воспитание. Вот только её мать Палаша была крепостной, поэтому после трагической гибели Алексея Наташе сразу же указали на её истинное место в доме… Она стала горничной в имении князей Чечевинских – её отец был братом старшей княгини, а Наташу отправили к её дочери Анне. Между тем, её мать запороли за пустячную провинность на скотном дворе, и Наташа поклялась отомстить князьям Чечевинским и извести их род под самый корень. Она сильно преуспевает в этом – старый князь, не мысливший своей жизни без дочери Анны, тем не менее, добровольно снова прикладывается к водке, что доводит его до горячки… Молодая княжна влюбляется в блестящего светского повесу Дмитрия Шадурского, но он, испугавшись, бросает её одну, а потом Анна узнаёт о своей беременности… Старая княгиня, поверив в предательство дочери, умирает, Анна опускается на самое дно, а её дочь Машу пристраивают коварной генеральше фон Шпильце… Брат Анны, Николай Чечевинский, возвращается с Кавказа, он сильно ранен. Сестру ему отыскать не удаётся, и роду Чечевинских, казалось бы, пришёл конец… Но они восстанут из пепла – Анна, Николай и Мария, сильные, гордые и непобедимые, чтобы снова стать одной семьёй. Вот только Николая ждёт испытание: он влюбится в Наташу, которая виновата в его бедах, правда, здесь замешана не только она, но и семья Шадурских, и конечно, генеральша фон Шпильце… Наташа ответит Николаю взаимностью, но вместе они быть, увы, не смогут… Казимир Бодлевский, который её любит, трагически погибнет, но потом в неё влюбится доктор Платон Загурский, который поддержит её, когда Наташа решит свести счёты с жизнью… Он женится на ней, вернёт ей настоящее имя и отчество, а также отдаст заложенное колье с бриллиантами и сапфирами – подарок отца… Николай женится на купеческой дочери Долли Шиншеевой, но всё равно они так и не смогут друг друга забыть, несмотря на, казалось бы, счастливые браки… СЛЕДСТВИЕ ПО ТЕЛУ ДЕЛУ Натальи Турусовой. Она никого не убивала, хотя и способствовала. По крайней мере, никакой суд объективно ей не пришьёт "умышленное убийство". Нет состава преступления по ст. 105 УК, или какая раньше там была. Мошенничество, кража - это да. Ну а что бы вы на её месте сделали? То же самое. Затем, барин вольную не дал. ДАВАЛ! Была бумага-то! Бумаги с матерью Наташа ВИДЕЛИ! И говорили об этом. Но они ПРОПАЛИ! Ищем, кому это выгодно. 1. Недовольная дворня. В частности, та мымра, работающая по дому, которая стала новой ключницей, и не скрывающая своего злорадства по поводу печальных обстоятельств Наташиной семьи. 2. Княгиня Чечевинская. На неё я сразу подумала. Та ещё тварь. Сразу получила доступ к бумагам брата, и сразу сказала Наталье, что, мол, нету никаких указаний в бумагах насчёт её судьбы. Значит, несмотря на короткий срок, княгиня успела целенаправленно найти в бумагах информацию ИМЕННО об интересующей её личности, Наталье. Крепостные денежек стоят, а так как бумага официально не заверена, государственным порядком, то можно не дать ей ход и похерить. Не исключаю преступный сговор подозреваемых лиц, так как уж больно быстро назначена на место ключницы эта каракатица. Без опыта работы в занимаемой должности. Кому лучше доверить управление хозяйством - опытному человеку или какой то интригантке? Неспроста... На основании вышеизложенного Постановляю: Привлечь к уголовной ответственности вышеуказаных лиц по статье ст. 159 УК РФ (Мошенничество) Т.е. незаконное приобретение права на чужое имущество путём обмана или злоупотребления доверием. А именно по части второй, с отягчающими обстоятельствами. (2. Мошенничество, совершенное группой лиц по предварительному сговору, а равно с причинением значительного ущерба гражданину) В качестве наказания, учитывая тяжесть содеянного, повлёкшее за собой особо тяжкие последствия, выраженные в смерти одной из потерпевших, и толкнувшие другую на преступный путь, а также злостное не раскаяние в содеянном, предлагаю: 1. приговорить обоих подозреваемых к высшей мере социальной защиты, расстрелу через повешенье. 2. В целях восстановления репутации и доброго имени потерпевшей, обязать Николая Чечевинского жениться на "баронессе фон Деринг".
Екатерина: ...О Дмитрии Шадурском В книге он мне совершенно не нравился! В сериале же хотелось верить, что Дмитрий Шадурский действительно любит Анну Чечевинскую, что он действительно забыл обо всём в деревенской глуши... Конечно, было глупо верить в то, что он всерьёз решил сбежать в Италию, но тем не менее, верить отчаянно хотелось... Ведь даже спустя годы он спрашивал: "Отчего же я не уехал тогда с ней в Италию?" В романе же князь вызывает у меня раздражение, но и только. Никакого сочувствия к нему нет, это явно лишнее. В сериале - да, в книге - нет. В фильме Дмитрий Шадурский действительно влюблён в Анну, поэтому-то она ему и доверилась! Она девушка неглупая и откровенный обман заметила бы... Другое дело, что она плохо знала князя как человека, какой он в обычной жизни, а не на прогулках в парке. Любовь князя была искренней, но сам он - человек малодушный, и Анна поняла это слишком поздно. Мне больше нравится "киношный" Шадурский, он более естественный, более реальный. В книге же он почти карикатура. В фильме старший князь Шадурский выглядит вполне искренне влюблённым в Анну Чечевинскую. Просто любит, не думая, к чему это может привести... Думаю, потому-то Анна ему и поверила, что он не притворялся... А в книге князь надеялся, что такая дикарка, как Анна, и не подумает уезжать из деревни. А в деревне легко можно было скрыть последствия их летнего романа. Он, собственно, на это и рассчитывал. Потому так сильно испугался, когда узнал, что княжна в Петербурге... Он — типичный соблазнитель того времени: красивый, скучающий, не слишком далёкий и совершенно лишённый благородства. Наверное, лишь Анна, взращённая в глуши, могла так легко повестись на его увещевания. Он очень в духе Ловласа из "Клариссы" Ричардсона, над которой Анна плакала. Но, видимо, из книги она сути не вынесла, раз до конца любила русского Ловласа. Вместе с тем — мне князь Дмитрий видится не столь порочным, как его отпрыск — он всего лишь малодушный человек, который привык потакать своим прихотям. ...Отрицательные герои романа "Петербургские трущобы" Ну, тут, как говорится, полный комплект! Николай Чечевинский - раз. Играл в карты, проигрывал крупные суммы, сестре Анне не помог... Сергей Ковров - два, он разбойник и вор... Владимир Шадурский - три. Он соблазнил собственную сестру Машу, сделал её содержанкой... Ну и Натали с Казимиром, разумеется... Любимая мной в сериале, тут барышня и не думает меняться, да и мотивы её весьма сомнительны... Жуть, а ведь есть люди, которым ПТ не нравятся, им экранизацию оригинала подавай... Можно сказать, что сериал "восстанавливает справедливость". В романе главные злодеи фактически избегают наказания и всё для них кончается сравнительно благополучно. Здесь, видимо, дело в том, что зрители 21 века отличаются от читателей 19 века. Современники Крестовского прекрасно понимали, что шансов избежать наказания у представителей правящего класса значительно больше, нежели у их жертв. Тогда как зрители 21 века подустали от "чернухи" и хотят хэппи-энда, даже если он выглядит откровенно сказочным. ...Что не понравилось в сериале Только один момент... Всего лишь один... Но он, увы, есть... Когда Николай говорит Долли о Наташе: "Она - всего лишь беглая дворовая девка князей Чечевинских!" Да, Наташа причинила много горя и боли Николаю и Анне, но по их последней встрече ведь было очевидно, что у них взаимная любовь! Как у него только духу хватило начать оправдываться перед Долли таким образом? Идеальным было бы другое: "Что бы ни было в прошлом, сейчас она замужем и счастлива... Поэтому ревновать глупо..." Но вот так... Конечно, Николай пытался всеми силами "вытравить" из себя любовь к Наташе, но... Хоть он и говорил, что "она - как цветок... любоваться можно, но вот любить... непостижимо!" Да, Долли должна была помочь ему забыть Наташу... Но та же Наташа НИКОГДА не рассказывала Платону Загурскому про Николая, хотя он знал о её прошлом практически всё... Но только не это... только не то, что у неё была такая драматичная история любви... Да, на эту тему уже была целая дискуссия, но всё равно я так и осталась при своём мнении. Некрасиво себя повёл Николай Чечевинский, отреагировал он на слова Долли о Наташе настолько бурно, что я не верю в то, что ему всё равно... Хотя обидно, грустно и неправильно, но увы... Да, Долли была с ним абсолютно честна, а вот он с ней - нет. Меня ещё в первый раз тот эпизод "царапнул", как и объяснение Николая и Долли... Не знаю, что это было, и тем не менее... Видимо, "косяки" сценария в "Развязке" особенно видны стали... ...О Юлии Бероевой Юлия действительно убила мужа словом, рассказав обо всём... Именно после этого он пошёл и застрелился... Слабый человек, конечно, тряпка, но всё равно... Мне нравится Юлия Бероева, но... Не надо ей было рассказывать ничего супругу... Её и Глаша умоляла молчать, но... А ещё Юлия не подумала о детях, когда шла на маскарад... Она хотела застрелиться, но в этот момент её, видимо, не волновало то, что дети останутся круглыми сиротами... Возможно, из-за самоубийства супруга Юлия так себя повела... Но всё-таки странно, что она не подумала в первую очередь о детях, которым и так тяжело, ведь они только что остались без отца... А тут и мать решает свести счёты с жизнью... Грустно это как-то... И всё-таки Юлия повела себя странно... Я понимаю, что иначе бы она не смогла встретить Сергея Коврова, который стал для неё своеобразной каменной стеной, в хорошем смысле этого слова... Но всё равно, можно было как-то по-другому всё это обыграть, как мне кажется... Главное несчастье этой женщины - в её красоте и видимой слабости. Окружающие - и в том числе, как ни печально, муж - видят в Юленьке куклу, статусную игрушку. Муж, думаю, оттого и стреляется: понимает, что пришёл час ему вспомнить - эта вещь слишком дорога для него, он "отхватил" её случайно и обладать вечно не может. Да, несчастная женщина и жертва прихоти... Но, с другой стороны, человек необычайной нравственной чистоты и силы. Юлия не знает компромиссов. Она не смогла солгать мужу. Она не смогла примириться со своим унижением. Она не приняла "милостей" от Шадурских, предпочтя каторгу. В хрупком, слабом теле живёт сильная и гордая, хотя и ранимая душа. Тишайшая Юленька, полюбив, готова идти за своим мужчиной и в логово убийцы и насильника, и в Сибирь. В "Развязке..." она находит силы вернуться к своему прошлому - только чтобы остановить опасную преступницу. Любовь Сергея Антоновича, увидевшего в ней наконец не игрушку, не красивую вещь, а человека, воистину творит чудо, позволяя душе Юленьки раскрыться, как бутону розы. Очень нравится это женственный, красивый и чувственный образ, на первый взгляд, трепетный, нежный и беззащитный, но при этом обладающий невероятным мужеством, стойкостью, силой воли, умом и сильным характером. Ну и плюс близки её взгляды и жизненные ценности. В фильме предыстории замужества Юлии нет, но в книге есть. За Бероева она вышла замуж в трудный момент для её семьи - им грозило полное и окончательное разорение. Замужество дочери помогло отцу и матери Юли не оказаться в долговой яме. У меня неприязни к этой девушке не возникло. По моему мнению, это не тот "расчёт", который презрения заслуживает. Лично мне Юлия Николаевна очень нравится. Равно как и её супруг. Это очень интересный, достойный примера союз любящих людей. В фильме совершенно по-другому расставлены акценты и черты Бероева вобрал в себя Ковров. Версия романа, лично мне, нравится больше, однако, вместе с тем, приятно, что и там, и там эта женщина, всё же, была одной из немногих, кто в конце повествования ушёл вперёд с миром в душе, невзирая на все прошедшие испытания. Думаю, до встречи с Сергеем Ковровым Юлия Бероева не знала, что такое настоящая любовь. Именно об этом говорит и Анна Николаю, когда у них заходит такой разговор... Мужа Юлия, я думаю, уважала, она была ему верной супругой, и она стала хорошей мамой своим детям - сыну и дочери... Но если бы не эта история с генеральшей фон Шпильце, если бы не самоубийство супруга, Юлия, скорее всего, никогда не полюбила бы по-настоящему... Её муж продолжал бы ездить по командировкам, а она бы всё так же одна растила детей, закладывая самые дорогие сердцу вещи и отказывая себе во всём... Но всё случилось по-другому, Бероев застрелился, и Юлия осталась одна наедине со своими проблемами... Думаю, если бы не Сергей Ковров, она бы не справилась со свалившимися на неё испытаниями... Но он появился в её жизни, и очень поддержал её в самый трудный момент, когда от неё отвернулись все, кроме Долли и Глаши... В "Развязке..." зрители узнают, что у четы Ковровых появится совместный ребёнок, и видят, что дети Юлии хорошо относятся к Сергею. Да, в книге Юлия осталась с мужем, а не с Сергеем Ковровым. В книге Ковров показан подлецом, а Бероев не стрелялся, а защищал и спасал свою семью... Юлия и дети были за ним буквально как за каменной стеной - в самом хорошем смысле этого слова... Даже странно, что такая разница получилась между романом и сериалом... ...Про генеральшу Амалию Потаповну фон Шпильце Говорят, она упорно забывала текст... И поэтому всегда старалась отсняться с самого утра, пока в голове ещё хоть что-то сохранилось... Глядя на Лидию Федосееву-Шукшину в сериале, сложно в это поверить, настолько она органична! Особенно мне нравится, как она "ведётся" на уловку Платона Загурского и пытается с помощью "Гуся" достать дневники Катцеля на китайском языке... Мне нравится, как она договаривается с Платоном Загурским по поводу "устранения" Юлии... А особенно мне нравится, как она пытается отравить его кофе... Неужели и правда верила, что ей это удастся? Странно, почему она с Хлебонасущенским связалась, ведь знала, что он - тот ещё фрукт... Непростой субъект, хоть и влюбился в Машу безумно. По сути, Шпильце должна была отказать ему так же, как Николаю Чечевинскому. Честно говоря, мне всегда казалось, что Шпильце всё равно, кому "пристроить" Машу, лишь бы заплатили побольше. А уж кто это будет - особого значения не имеет. Именно поэтому мне странно, что она устраивала такой "отбор". И потом, изначально у Николая по-любому денег было больше, чем у Ивана... А зачем она дала шанс Ивану? Ведь Шпильце прекрасно понимала, что нужной суммы у него может и не оказаться. Тем более, что его главным соперником был обезумевший Хлебонасущенский, из-за которого Маша уже однажды сбежала... А Николай Чечевинский... Честно говоря, мне немного непонятно, что такого страшного она в нём увидела... Интересно, Шпильце опасалась Казимира-Карозича? Интересно, почему Шпильце на слово поверила Платону Загурскому, что он поможет ей в её делах? Ведь в конечном итоге, она, опасавшаяся "тёмных лошадок", всё-таки нарвалась на такую вот, с дневником на китайском (хи-хи!) языке... И даже Николай Чечевинский, несмотря на весь свой ум, смекалку и хитрость, не мог вот так сходу с ней справиться... А Платон смог втереться к ней в доверие, и Шпильце думала, что всё будет в "шоколаде". Вот только она не учла, что Загурский всё расскажет Коврову о её планах... Интересно, какую роль для Николая в выведении генеральши на чистую воду сыграл тот факт, что Маша пострадала от рук генеральши? Понятно, что из-за неё пострадала ни за что Юлия Бероева, и тем не менее, я думаю, что даже для Николая она была слишком "крепким орешком". И всё-таки мне непонятно: чем Николай так отталкивал Шпильце? Разве он сам мог что-то доказать о её незаконной "деятельности"? К тому же, Шпильце не знала, кто он на самом деле, ведь для всех Николай был графом Каллашом...
Екатерина: ...Про князя Владимира Шадурского Да уж, единственный законнорожденный сын князей Шадурских, и такая судьба... "Перед смертью он убил человека. Просто так, ни за что... Он вёл себя, словно загнанная в угол крыса..." Катцеля, конечно, очень жаль, ведь его убил как раз Владимир... С другой стороны, у Катцеля, как мне кажется, будущего не было... Зато появился Платон Загурский, его друг... Помню, что когда-то моему папе не понравилось одно интервью Сергея Чонишвили, в котором он говорит, что всё, что делал Владимир Шадурский, он делал для своей семьи... Мне тоже кажется странным это заявление... - Таков папа, он всех здесь развлекает! - Князь очень мил, столько в нём шарма, я почти влюблена в него! - А как же я, разве вы почти не влюблены в меня? Отвечайте: да или нет! - Нет! - Это не ответ! - Потому что скучно... Потому что в вашей хорошенькой головке всего три мысли, три желания, которые я знаю наизусть! - Я запомню вам это! - Разве я сказала что-то неприятное для вас? Почему, почему вы обиделись? Разговор Наташи-баронессы и Владимира Шадурского на рауте Помню этот момент на рауте у Шадурских, тогда Владимир обиделся на эти Наташины слова! А ведь она была абсолютно права! Он всегда был подобен открытой книге! И тем не менее, Долли Шиншеева за что-то полюбила Вольдемара... Хотя я, если честно, так и не смогла понять, чем же он так привлёк её внимание... Чуть позже, когда Дмитрий и Владимир Шадурские дарят Наташе одинаковые корзинки цветов, они говорят практически одни и те же слова. Тем не менее, Наташа, играя, делает вид, что отдаёт предпочтение Дмитрию... Ему она говорит: "Какие прелестные цветы!" Владимиру же достаётся от неё на орехи: "Князь, вы являетесь к женщине без приглашения вне всяких правил!" Интересно, чем Наташа руководствовалась, когда разыгрывала эту мудрёную шахматную партию... Думаю, Владимир привлёк Долли, в первую очередь, своим обаянием - это у него, бесспорно, есть, не отнять! Жаль, конечно, корнета Лихарева - романтичный, чистый, неиспорченный такой юноша, неуловимо похожий чем-то на М. Ю. Лермонтова. Жаль, что он застрелился на дуэли с Вольдемаром... С другой стороны, понял, что виноват - не сказал следователю о пари, поэтому его замучила совесть... Ведь, если бы Лихарев рассказал правду, всё, возможно, было бы иначе... Когда Долли предлагает Владимиру бежать, он отказывается... Мало того, говорит ей всё, что о ней думает! Что она нужна ему только из-за денег отца... Долли всегда это знала, но тем не менее, ей всё это слышать было неприятно... Мне очень нравится, как она говорит, разозлившись: "Я куплю вас, как вещь, как коляску! Вы ломаете чужие судьбы, и я тоже сломаю вас, как куклу!" Мне нравится, как Владимир говорит о Наташе: "Баронесса находится в том прелестном осеннем возрасте, когда опытность уже есть, а красота ещё есть". А вот это я не понимаю: там что, была какая-то история мутная? "Эта гризетка, которой пришлось заплатить столько денег только для того, чтобы она отдала твои письма. Мой друг, нужно быть осторожнее!" (Татьяна Шадурская - Владимиру). Настоящий роковой и брутальный красавчик - хотя с таким папиком не удивительно: мерзкий, подлый, коварный, жестокий, самоуверенный, расчётливый, умный, хитрый, мстительный тип. От одного взгляда веет злобой, эгоцентричностью, развратом и холодной ненавистью ко всему порядочному, чистому, честному. Такое впечатление, что ему доставляет особое удовольствие и наслаждение унизить человека, облить грязью, издеваться и раздавить морально. Но с другой стороны, мне всегда казалось, что это маска, за которую он спрятался от одиночества, непонимания и нелюбви, он мстил всем и вся за равнодушие со стороны родителей, которым, по сути, было плевать на него, т.к. они были заняты только собой и своими собственными проблемами. Именно Шадурские воспитали и сделали его таким бездушным подонком, не имеющим чести, моральных принципов, совести и достоинства. Если человек был лишён детства, родительской заботы, внимания, любви и вообще рос без семьи, ещё не причина, что в будущем он будет злодеем, убийцей или негодяеем. И как раз пример Вани Вересова это убедительно доказал, в отличие от брата (по матери), у которого было всё, что он захочет и исполнялось любое желание, он был самым настоящим брошенным изгоем, никому не нужным, ненавистным отцу, в его жизни действительно не было никакого просвета, одно унижение, и даже родная мать предала дважды, стыдилась его, а если он и испытывал от кого-то заботу, тепло и любовь, так только от Христины. И тем не менее, он не озлобился, не возненавидил, а, наоборот, остался порядочным, добрым, искренним, умеющим прощать, понимать, великодушным человеком. В фильме Вольдемар настолько внешне хорош собой, что лично я понимаю киношную Долли Шиншееву! А в книге мы его "не видим", поэтому он оценивается по справедливости... Вообще, видимо, Шадурские вырождаются: дед Вольдемара, по-видимому, был человек не просто подрядочный, но и передовой, раз среди его крепостных есть вольноотпущенные (семья Морденко), то есть отпущенные без выкупа. Например, князь Андрей Болконский таким образом отпустил на волю целую деревню - "в вольные хлебопашцы". Дмитрий Шадурский - малодушный, трусливый человек, но не более того. Шадурский-отец способен влюбиться, а не просто испытывать вожделение. В его поведении и манерах определённо было что-то привлекательное, иначе Анна не влюбилась бы столь безоглядно. А Вольдемар - этот способен на любое преступление. Явное вырождение. Разговор Наташи и Казимира Бодлевского о князьях Шадурских: Казимир: Зачем тебе этот князь, зачем ты дразнишь этого молодого князька, а теперь тебе понадобился ещё и граф! Наташа: Забавно! Они так смешно соперничают друг с другом! Я не собираюсь приближать к себе ни того, ни другого, но и отталкивать не намерена, я планирую использовать их деньги и их имя. А граф... ...О Сергее Коврове: Как странно, что такой контраст между книжным и сериальным персонажем. В сериале он - благородный, добропорядочный, честный человек, который искренне влюбился в Юлию и оградил её от всех проблем. Помог с лечением, женился, принял её двоих детей, обеспечил финансово, да и просто поддержал... А в книге он - просто разбойник, о котором даже говорить не хочется... Коврову можно сказать "спасибо" уже за то, что именно он выкупил петербургский дом князей Чечевинских... Как сказал Степан, "спасибо вам, что вы нас купили..." Как признался Сергей Антонович, это "хоть какая-то память" о Чечевинских... Как Сергей Ковров сказал Юлии Бероевой, "я очень богат, но это - честные деньги". И она ему тогда поверила... А больше он о своём состоянии, насколько я помню, не распространялся... Мне почему-то хочется верить, что деньги Сергея Коврова действительно честные, а не ворованные... А вообще-то кто Сергей Ковров по сословию? Дворянин или как? Честно говоря, я так и не поняла этого... Мне всё-таки хочется верить в то, что он честным путём добыл эти деньги... Может, Ковров купец, как отец Долли Шиншеевой? Да, вот так я настроена "романтично"... Он не ведёт себя, как человек, обладающий громким титулом... Сергей Ковров - это Тихоня. Другие типы, на мой взгляд, к нему не подходят... К тому же, споры о его доходах лишний раз доказывают, что я права. Тихоня Необычайно скрытный гном. О его доходах ничего никому не известно. Ясно одно - он много трудится, надеется на себя, а не на удачу, никогда не откажется подработать. Не любит ничем выделяться и даже кажется, что специально маскируется в толпе. "Молчание - золото!" - эта поговорка про него. Старается ничего не комментировать, ему удаётся ловко уходить от острых вопросов. Достаток. Трудолюбие гнома вызывает восхищение. Однако он напрасно отвергает интуицию. Стоит Тихоне немного расслабиться - и к нему может прийти озарение, неожиданно откроются новые возможности для заработка. Тихоне нужно учиться мечтать. Камень. Жемчуг - помогает развить и усилить интуицию. К Сергею Коврову я отношусь нормально, просто как к данности. Помят - возможно, но скорее всего, устал от жизни, ему всё надоело, и за собой он вообще не следил... И только Юлия Бероева пробудила в нём этот самый интерес к жизни... Ковров немного похож в этом плане на князя Романа Монго-Столыпина из "Адъютантов любви", который до встречи с бесприданницей Ольгой Лопухиной всё видел, всё испытал и ко всему охладел. И лишь с Ольгой он со временем стал другим человеком, потому что полюбил её. Правда, Роман причинил жене много боли, а вот Ковров очень нежно и бережно относится к Юлии, но суть одна. Правда, в Андрея Ильина в роли Романа можно влюбиться, что бы он не творил по сюжету, Николай Караченцов же в роли Коврова такой сильной сомпатии, увы, не вызывает... Да, Роман ревновал жену к каждому столбу... Да, они разбежались, хотя у них была дочка... Да, он ей изменил, и вообще вёл себя не слишком благородно порой... Но Ольга простила Романа, и они помирились. И это тронуло меня до слёз, чего в случае с Ковровым и Бероевой, увы, для меня не случилось. Конечно, некоторым, наверное, его союз с Юлией Бероевой не нравится, хотя Ковров, по сути, похож на "книжного" Бероева - он тоже борется за справедливость, пытается помочь Юлии выбраться из того кошмара, в котором она оказалась... Ковров верит в невиновность Юлии и никого не слушает, потому что просто любит её... А Юлия, как мне кажется, до Коврова никого не любила, даже мужа... Если бы не Ковров, она, скорее всего, сломалась бы, не дойдя до конца... Да, Юлия - сильная женщина, хоть и кажется хрупкой, но всё равно без поддержки Коврова она была бы обречена, и её борьба за правду ничего бы не дала, ровным счётом ничего, кроме потрёпанных нервов...
полная версия страницы